В день рождения Варлама Шаламова главный редактор сайта Сергей Соловьев рассказывает о поездке по шаламовской Колыме с фотографом Эмилем Гатауллиным
Лагерей на Колыме давно нет (кроме одного, небольшого, для «внутреннего пользования»), но, несмотря на все усилия местных властей, от недоброй памяти край до сих пор не избавился. В послесталинские времена на Колыме о лагерях рассказывали только бывшие заключенные и их дети — на кухнях и у костров — а самиздат и тамиздат оставались привилегией интеллигенции. Перестройка открыла архивы, начались публикации, экспедиции, была издана проза самого известного узника Севвостлага — Варлама Шаламова, и «лагерный» статус Колымы был прочно зафиксирован.
…По имеющимся архивным данным, с 1932 по 1953 год во входившие в систему «Дальстроя» Севвостлаг и Берлаг было отправлено 859 911 заключенных, из которых 7 800 заключенных бежали, 121 256 человек умерли и около 13 тысяч были расстреляны. Погиб почти каждый шестой — это один из самых высоких показателей смертности в ГУЛАГе. Энкавэдэшные писари иногда машинально писали «шт.», когда в Магадан приходил очередной пароход «с человеческим грузом на борту». Рабочий день «з/к» на золоте мог длиться до 15 часов, а работы прекращались, только когда температура воздуха опускалась ниже 50 градусов по Цельсию.
Варлам Шаламов провел на Колыме без малого 17 лет и остался в живых лишь благодаря ряду счастливых случайностей. В «Колымских рассказах» он описал трагедию не только и даже не столько сталинских лагерей. Он показал трагедию человека, попавшего в условия, когда голод, холод, непосильный труд и побои превращают личность в животное.
«…Здесь изображены люди в крайне важном, не описанном еще состоянии, когда человек приближается к состоянию, близкому к состоянию зачеловечности. Проза моя — фиксация того немногого, что в человеке сохранилось. Каково же это немногое? И существует ли предел этому немногому, или за этим пределом смерть — духовная и физическая?»
(«О моей прозе»)
Шаламов после возвращения из лагерей был вынужден решать особого рода художественную задачу: как рассказать людям, никогда не чувствовавшим «состояния зачеловечности», не переживавшим чудовищный опыт Освенцима и Колымы, о том, что там происходило? Представить себе это невозможно, воображение здесь помочь не может. В языке, в художественной литературе — не только российской, но и мировой — до Шаламова не было метода, позволявшего передать то состояние, когда «тысячелетняя цивилизация слетает, как шелуха, и звериное биологическое начало выступает в полном обнажении, остатки культуры используются для реальной и грубой борьбы за жизнь в ее непосредственной, примитивной форме». В его рассказах читатель погружается в мир, где сбиты все привычные рамки: хронологические, логические, культурные. Самый известный пример: рассказ «На представку» начинается с прямой отсылки к первой строке «Пиковой дамы»: «Играли в карты у коногона Наумова», а повествование в тексте идет о карточной игре не дворян в великосветском салоне, а блатарей в лагерном бараке, где ставкой становятся «лепехи», одеяла и подушки, а также свитер политического заключенного, убитого между делом ради этой тряпки. …©