…И приставили дуло к затылку: «Играй!»
Он уселся за пульт в полосатой пижаме,
И в часовне концлагеря, светлой, как рай,
Изможденные свечи всей кожей дрожали.
Мануалы чернели страшнее, чем печь,
Где вчера и сейчас его братьев сжигали,
И он понял — есть нечто сильнее, чем речь,
И худыми ногами нажал на педали.
Так печальная мать запевала в полях,
Так младенец кричал, запеленатый туго,
так пожарищный ветер, широкий, как шлях,
Поднял на небо душу убитого друга…
А потом на морозом сведенных руках
Показались набухшие яростью жилы.
И орган закричал! И в погибших веках
Те, кто были убиты, вдруг сделались живы.
Выходили рядами они из могил,
И глазами, что ярче звезды или крови,
Прямо в лица смотрели тем, кто их убил,
И другие вставали с восставшими вровень!
Он сыграл им всю правду! И выстрела гром
Заглушил навсегда его слабые стоны.
… И гудит тот орган в черном небе земном,
И мы сами — навеки — его обертоны…