Вся жизнь моя принадлежит лишь ей,
Той, без которой я дышать не в силах,
И путь небесный свой, как и земной,
Я после смерти только с ней готов осилить.

Мы с нею полетим на небеса,
На облаке присядем отдышаться,
И, ноги свесив, мы, смеясь и хохоча,
Две сотни лет там будем прохлаждаться!!!

Мы с ней понаблюдаем с высоты
На жизнь мирскую, ту, которой сами жили,
И сопоставив ценности добра и зла-
Попробуем узнать: неужто мы одни такие?

Любимый, знаешь, я себя жалею.
Я очень часто мучаюсь от боли.
Хотя я знаю, что судьбе виднее,
И что ты счастлив, ты теперь на воле.
Ты знаешь, я стараюсь не сдаваться.
Ты видишь? Я на фото улыбаюсь…
Да, это точно, сложно улыбаться,
Когда глаза пусты, но я стараюсь!
Мне хочется, чтоб мог ты мной гордиться,
И не расстраивать тебя слезами.
Жаль, что не довелось родиться
Дочурке с твоими глазами.
Любимый, я скучаю, ты же знаешь!
Тебе полегче, думаю, в разлуке.
… показать весь текст …

Двенадцать месяцев пролетело; она сказала, что будет жить, в Господне лето вернула тело (одни картонные муляжи).

Ей сон не в руку, и час не ровен (как штрих на подписи — кошкин хвост). Она хотела болеть любовью, носить туникой во весь свой рост её, улыбкой сияя — солнцем, на крышах мелом писать «люблю!».

Сухой асфальт прозвенел червонцем в ушах и вырезал на корню (как ту деревню холера) счастье.

Мольба сирены, бесплатный цирк:
Пьеро с носилками из медчасти и карты ей неизвестной масти, и (ржавый) Стинг.

Двенадцать месяцев пролетело; дедлайном выделив ровно год, она взрослела или старела… и выла выпью в тени вольера, драла живот, одной затяжкой курила Марли, читала Мартина вслух сестре.

И из-под (с кожей сращённой) марли её тепло отдалось весне.

Недавно, в парке кормя собаку, я взглядом в небе поймал (на треть) упрямый профиль дракона Хаку и рядом ту, что смогла взлететь.