В этой связи мне вспомнился давний, но очень яркий случай из моей практики.
***
— Когда мне было пять лет, я мечтал о том, чтобы меня украли цыгане, — сказал мужчина.
— Вот прямо так и мечтали?
— Именно так. Ложился вечером спать, укрывался с головой одеялом и представлял, что меня украли, я теперь цыган, кибитка едет по какой-то дороге в ночном лесу, над моей головой шумят деревья, сбоку, провожая кочующий табор, бежит луна…
— Эй, погодите, погодите! — подозрительно воскликнула я. — А откуда вы в пять лет вообще знали о возможности быть украденным цыганами?!
— Так меня пугала прабабушка. «Не будешь слушаться, будешь один за калитку ходить, тебя цыгане украдут и увезут далеко-далеко, мы тебя найти не сможем!» У нас была дача под Гатчиной, там большой цыганский поселок. Я убегал из дома, доходил до пожарного пруда и демонстративно прохаживался туда-сюда, постепенно теряя надежду заинтересовать цыган своей персоной…
— А у нас в семье передается легенда о том, что один из моих предков был настоящим пиратом… — бледно улыбнулась женщина и тут же с силой закрыла глаза ладонями. — Но ведь это все не то! Не то!
— Да, пожалуй, не то… — вынуждена была согласиться я.
Мы говорили о наследственности. Я искала какую-нибудь зацепку и, как и все предыдущие специалисты, работавшие с этой семьей, не могла ее найти.
Самая обычная семья. Познакомились в институте, поженились после его окончания, теперь он работает по специальности — инженером, а она в недвижимости. Двое детей — мальчик и девочка. Мальчика зовут Вадим.
В десять лет Вадим учился в третьем классе с одной тройкой по математике, ходил на футбол и в фотокружок, любил лепить из пластилина и не любил делать уроки. Обычное дело. Однажды вечером сын с матерью поссорились из-за уроков, она была на нервах из-за работы и крикнула ему что-то вроде: не хочешь все делать как полагается, тогда вообще не хочу тебя видеть! Убирайся! Вадим тут же перестал психовать и молча ушел в свою комнату. Мать выпила на кухне две чашки кофе и подумала, что эти чертовы уроки того не стоят. Наутро все было как обычно: Вадим позавтракал, взял ранец, помахал провожающему его отцу от угла, за которым была школа, и… больше в этот (и много последующих) день его никто не видел.
В школу он не пошел, домой он не вернулся. В десять часов вечера милиция приняла заявление родителей. В одиннадцать Вадим позвонил бабушке и сказал: со мной все в порядке, не волнуйтесь, я просто ушел.
Портреты Вадима висели в метро и универмагах. Его нашли через три месяца в Вологодской области. Милиционерам его «сдал» местный бомж со словами: не дело оно, мальчонка ведь еще совсем. Про семью не рассказывает ничего, но небось родители — звери…
«Звери"-родители плакали и молились за того бомжа. Были длинные разговоры в одни ворота (Вадим молчал), мать просила у сына прощения и, как велел психолог, говорила о своих чувствах. Наняли репетитора, Вадим вернулся в школу, в свой класс, учительница была подготовлена и ни о чем не спрашивала.
— Ну как тебе в школе? — заботливо спросили родители после первой недели.
— Ничего, только скучно, — ответил мальчик и, подумав, добавил: — Там совсем нет ветра.
Вадим отучился два или три месяца и опять исчез. Пожилой капитан в милиции сказал отцу: «Не волнуйтесь, поймаем! Нынче уж знаем, что он не в люк свалился и не в канаве убили, а по своей воле. Но губу не раскатывайте, он опять уйдет. Поверьте моему опыту, теперь уже ничего сделать нельзя. Так и будет бегать, натура такая. Я таких много видал…»
Но откуда, отчего же — натура?! В семье все в порядке, мозги у самого мальчика вроде тоже в порядке…
Все было. Лечили у психиатра. Сначала был заторможенный и ничего не хотел, потом перестал спать и есть. Однажды сказал: я теперь уйду или умру. Испугались, лечение прекратили, Вадим немного пришел в себя и, конечно, тут же исчез… По совету педагогов отдали в кадетский корпус. Там продержался почти полгода, говорил: любопытно. Как только надежда родителей окрепла, сбежал, увел с собой еще двух мальчиков. Тех быстро нашли, Вадим их бросил на вокзале со словами: слабаки вы, идите назад… Ругали, били, упрашивали, убеждали, записывали в туристический кружок, окропляли святой водой и возили к экстрасенсу. Ничего не помогало. Один раз вернулся сам, своей волей, черный и страшный — выдалась очень холодная зима, и еще что-то такое случилось… он не рассказывал. Где и с кем жил, как добывал еду и прочее, можно было только догадываться. Приблизительно два года назад женщина-милиционер сказала: да он у вас чудо-рассказчик, такого мне наплел, интересно даже… После этого случая подобные отзывы родители слышали не раз: интересно даже.
Мне, конечно, тоже стало интересно.
— Где сейчас Вадим?
—Если бы знать… — мать заплакала. — Мы ведь каждый раз думаем: все! Больше мы его не увидим… Убьют, умрет где-нибудь в подвале…
— Когда проявится — приводите. Скажите, что таблеток у меня нет, а психолог я для него явно не первый, так что вряд ли он будет особо сопротивляться…
***
Вадим был небольшой, жилистый, обветренно-загорелый, похожий на небольшого койота.
— Жратву-то где берешь? — спросила я. — Воруешь?
— Бывало, — кивнул подросток. — Сейчас больше зарабатываю: собрать-разобрать, разгрузить-загрузить, покараулить чего. Дрова умею колоть, на рынке торговать, столярку простую, учился немного. И истории еще, особенно если в деревнях… Я город меньше люблю, мне проселочные дороги и поля нравятся. Мне, когда я дома, они завсегда снятся. Один и тот же сон: я иду по дороге босиком, вокруг поля, а над головой небо со звездами медленно так поворачивается…
— Что за истории?
— Это я еще когда совсем мальцом был, научился. Слушаешь других, как у них жизнь сплеталась, а потом сложишь по-своему и рассказываешь, как будто про себя. Женщины плачут часто, мужики тоже жалеют, сигарет дадут, водки, ночлег…
— Расскажи мне что-нибудь.
— Хорошо. Только это девчонка одна, она в поселке при железной дороге жила, и я на себя переводить не буду, в память ее, да и вы ж все равно знаете…
У него изменилось все: мимика, голос, поза. И я буду не я, если он не впал в какую-то разновидность транса.
— «В нашем бараке теперь немного людей живет — уехали. Нам с матерью некуда было, мы жили. Сверху в окне одно стекло выбито было наискосок, сколько я себя помню, и через него всегда дуло. Мать уйдет куда, по делам, а мне накажет: сиди тихо, а то тебя ведьма заберет. И я думала: ведьма вот оттуда прилетит, через дыру. Забьюсь под тряпье всякое, чтоб не вымерзнуть вовсе, и смотрю туда, чтоб не пропустить. Они и вправду ко мне тогда прилетали, ведьмы-то, и играли со мной… Закружится, загудит… Не веришь? Вот и мать тоже не верила, а ведь от них по всей комнате звездный иней оставался, разноцветными огнями играл… А потом однажды мать вовсе не пришла. Я ее трое суток ждала…»
Я, конечно, не заплакала и угощать мальчика сигаретой не стала бы ни при каких обстоятельствах. Но в конце истории (она кончилась совсем плохо) от полстакана водки не отказалась бы…
И вот с такими сюжетами, таким опытом и с такими снами он возвращался к одноклассникам, которые рыдали о двойках и менялись наклейками с покемонами…
— У меня есть к вам просьба. Если вдруг уже изобрели таблетку, которая может это вылечить, не говорите про нее моим родителям. Хорошо?
— У меня нет для тебя таблетки. Но мы с тобой одной крови — ты и я. Ведь по сути я тоже рассказчик историй.
***
— Что стало с пиратом? — спросила я женщину. — Ну с тем, который ваш предок?
— Он вроде потом остепенился, завел семью, кабак открыл. Торговал краденым, говорили, сундук с золотыми монетами где-то зарыл, но, как умер, не нашли… А к чему вы это спрашиваете?
— А если бы все можно было изменить, кем бы вы его хотели видеть?
— Да нам не надо ничего особенного! — горячо воскликнул отец. — Что-нибудь обычное — инженер или строитель, а если у него плохо с математикой, так пусть стал бы менеджером каким-нибудь…
— Ваш Вадим — человек Дороги. Все ушкуйники, корсары, первопроходцы, варяги, Колобок и Максим Каммерер — его духовные родственники. Но он не просто странник. Он еще и странник-сказитель. В африканской традиции они называются гриотами. В южноамериканской это женщины — кантадоры…
Вадим слушал жадно, он не сомневался в себе, но устал слышать о том, что он — изгой среди нормальных людей. Он хотел быть частью древней традиции. И, несмотря на все, он был еще так юн и неопытен. Я ничем не могла ему помочь. Но архетип Дороги — один из самых мощных, там много древней и вечной силы, и надежды, не всем же сидеть, уткнувшись в зомбоящики замасленными от чипсов мордочками…
— Ему никогда не сидеть в офисе, — лицемерно вздохнула я. — Но офис-клерков и маркетинг-менеджеров в нашем мире явный избыток, а сказителей устной традиции осталось немного. Ваш сын силен и талантлив, и не теряйте надежды: судя по судьбе пирата, он все-таки может когда-нибудь остепениться…
— Но та жизнь, которую он… она же… ему же…
— Простите меня, — Вадим встал и пришел всем на помощь. — Не думайте, я все знаю и понимаю. И пусть моя жизнь будет опасной и недолгой, но все-таки это моя жизнь.
— Да, — как мы и договаривались, отец поднялся вслед сыну (для чего поднялись мы с матерью — не знаю). — Вот браслет. Там выгравирован наш домашний адрес, имена и телефоны. Чтобы ты и все другие знали: что бы ни случилось, есть место на земле, где тебя всегда ждут. Всегда.
— Спасибо, — Вадим слегка поклонился родителям и мне и защелкнул браслет на узком коричневом запястье.