Ярко-красная клипса

Первую чашку позора я выпила в тот день — накануне свадьбы — когда он позвонил мне и сказал:
— Я никогда на тебе не женюсь.
— Но почему? — глупо спросила я.
— Не могу, — горестно ответил он.
— Но почему? — продолжала я допытываться.
— Не знаю.
— А все-таки?
На том конце провода сгустилось покаянное молчание, разродившееся сакраментальной фразой:
— Отпусти меня с миром.
— Катись ко всем чертям… — прокричала я.
Родителям была сказана правда. Они вместе со мной стали пить из чашки позора.
Чашка была вместительной и наполненной до краев. Мы пили втроем и чуть не захлебнулись.
***
Я выпила чашку позора до дна. И когда я увидела дно, я так обрадовалась: нельзя же в самом деле,
чтобы позор был со мной на всю оставшуюся жизнь. Следовало забыть о нем, чтобы жить дальше. И я приложила к этому все усилия.
Родители тоже старались и для себя, и для меня. Оба загремели по разным больницам.
А я бегала навещать их, варила им бульоны, пропускала отварную курицу через мясорубку —
думать о позоре стало некогда. Я думала о здоровье моих родителей, которые были мне дороже, чем мой позор.
С тех пор прошло пять лет. Я уже и думать забыла о тех странных днях. Я снова чувствовала себя
молодой и красивой, вполне способной к созданию семьи. Жаль только, что ни один мужчина, из тех,
что ухаживали за мной, по-видимому, не замечал во мне этой способности. А один даже сказал:
«Вы женщина с прошлым. Ничто не украшает женщину так, как трагическое прошлое. Но ничто и не отпугивает так мужчин, как оно»
А у меня вот — вечным напоминанием — висит над кроватью фотография моего жениха, висит ко мне
изнанкой. А там, на обороте фотографии, написано: «Девушке, которой осталось носить свою девичью
фамилию всего три дня…» И еще подписано: «От любящего…»
Вот такие дела… Жениха своего я уже почти совсем забыла. Даже лица не вспомнила бы —
а фотографию никогда не переворачивала. Надпись хотя бы была поучительной, а что лицо?!.
Красивое и честное лицо подлого человека — и только. Лицо человека, которого я любила,
и которого — так мне казалось — забыла и разлюбила навсегда…
И одним только обстоятельством я была счастлива: после того звонка его поганого мы больше никогда не виделись.
…А через пять лет столкнулись с ним на улице нос к носу.
Я налетела на него, а он, хоть и был ошеломлен нападением, меня узнал
и ухватил за плечи, чтобы удержать.
…И вот, когда он схватил меня за плечи, я сразу же (в свою очередь) узнала его. И каким же меня
обдало жаром… Оказывается, я ничего не забыла… Ни любви своей, ни позора!.. И такими всевластными оставались,
оказывается, все эти годы для меня его руки…
…Мы сидели с ним в кафе и он говорил мне:
— Каждый из нас совершает ошибки. Сейчас, когда я вижу тебя, я понял, что тоже совершил ошибку…
День был морозный. А в кафе было тепло. Играла тихая музыка.
— Все еще сердишься на меня?
— За что? Напротив, благодарна: ты избавил меня от мужа-подонка.
Он расхохотался: чисто так, красиво расхохотался: — Славная ты моя! И как же ты права! Каким же я был тогда подонком. Сам себе был противен. Но ничего не мог поделать: от одной из вас мне следовало отказаться. Я рассмотрел все плюсы и минусы — и выбор пал на тебя…
— И каких же это «минусов» за мной оказалось больше…
Он не ответил на мой вопрос… Он умел услышать то, что кроется
за моими словами. А за ними стояли не отболевшая боль, загнанный далеко в глубины, но незабытый позор, только замершая (замерзшая) любовь, а — главное — желание взять
реванш… А еще влечение. Сильное.
Он его угадал. И в нем тоже все взыграло. Он только не мог придумать, как подъехать ко мне,
с какой стороны. Он понимал, что не может сказать мне — именно мне, может быть, только мне одной
и не может — взять и сказать:
— Я хочу тебя. Пойдем со мной…
И он сказал:
— Я люблю тебя. Оказывается, я всегда любил тебя. Одну только тебя, может быть, я и любил.
Я хочу видеть тебя. Слышать твой голос. Не бросай меня. Кто знает, а вдруг сегодняшняя наша
встреча — это судьба…
И назначил мне свидание…
Всю ночь после этой встречи я не спала. Он ничего не говорил мне про свою жену, а я рассуждала: была бы удачной его женитьба, не стал бы объясняться мне в любви… Интересно, чем она его взяла? Этот вопрос я задавала себе и раньше, но сейчас меня разбирало прямо-таки зверское любопытство: какая она, кем работает, как выглядит… Он ничего не говорил мне о том, как живет, но разве не ясно, что живет плохо, если готов сознаваться в своих ошибках… это он-то — готов…
Я была в полном смятении. Мне хотелось и плакать и смеяться одновременно. Вечером предстояло свидание и прийти на него хотелось во всем блеске обаяния и остроумия, однако и то, и другое улетучилось от меня. Я чувствовала, как сдаю ему — жениху моему — одну за другой сдаю позиции. Мы еще и не встретились, а я уже готова была на все. И на постель тоже. Причем в глубине души я надеялась: уж что-что, а пережитый им чувственный восторг обязательно вернет его ко мне. Вернет…
…Давно уже не наряжалась я с такой тщательностью: укладывала волосы феном, выравнивала и подкрашивала брови, меняла свитера, и наконец, остановилась на красном — он шел мне больше других.
Встретились мы прекрасным мягким морозным вечером возле станции метро. Поехали куда-то далеко, в новый район. Метро…трамвай… Мой бывший жених держал меня за руку и смотрел на меня глазами, полными любви и желания. В трамвае была жуткая теснота, и его теснота только радовала: он прижимался ко мне совершенно недвусмысленно. Меня это не отталкивало: все было в порядке вещей. Задело меня другое. Когда трамвай в очередной раз качнуло и он почти упал на меня, всем грузом своего тела вдавив меня в стенку, он бурно и чувственно прошептал мне в самое ухо:
— Жена уехала в горы кататься на лыжах, а квартира простаивает — и пошловато хихикнул. Несмотря на полное одурение от его близости, меня эта фраза задела. Что-то внутри меня стало пробуждаться: подозрение какое-то…
… И снова я увидела перед собой ту, пятилетней
давности, чашку позора, про которую, казалось бы, забыла. Дело в том, что я вдруг почувствовала себя распоследней потаскухой. Я уже
знала, знала по опыту жизни: если мужчина хочет женщину, это не значит, что он ее любит…
…Потом мы лежали на диване — его семейном — теперь-то уж нельзя было сказать, что квартирка (свободная!) пропадает даром — и он говорил мне о своем счастье, которое вместе с моим
возвращением вернулось нему. Я не слушала его. Я лежала на постели, освобожденная от груза
физической неудовлетворенности, накопленного годами, и проклинала свою породу и жалела только об одном: до климакса, по-видимому, еще далеко. А пережить климакс я готова была хоть сейчас, чтобы проклятое желание никогда больше не смогло взять верх над рассудком и женским достоинством!
…Если бы не это желание, что бы привело меня сюда, в эту квартиру… Сам по себе, без
сексуальной насыщенности, жених мой вряд ли способен был прельстить меня… Проклятое мужичье…
И почему господь не повелел человеку размножаться делением, например…
…Кстати, я разглядела и квартиру — богатая, даже слишком богатая. Финская, обитая бархатом мебель, навязчивый блеск хрусталя,
тяжелая, чуть ли не дворцовая, люстра, бронза, развешенная и расставленная, где надо и не надо… На стене над диваном висела фотография: мой бывший жених с крупной, богато одетой и судя по взгляду, не очень-то умной женщиной…
— Кто она у тебя? — спросила я.
— А-а, — протянул он равнодушно. — В торговле пашет…
— У вас есть машина?
— Конечно, — оживился он.
Вот кого он любит — Машину…
— Летом я тебя на ней покатаю. Поймешь: свой транспорт — это вещь.
Я хотела было ему сказать, что нет такой Вещи на свете, ради которой стоило бы продаваться, но промолчала… Я еще раз внимательно вгляделась в лицо его жены на фотографии. Это было лицо
человека, который ни перед чем не остановится, лишь бы отхватить, присвоить, купить — как в случае с моим женихом — не постоять за ценой. Такая женщина при необходимости никогда не постесняется напомнить тому, кого она купила, точную сумму своих затрат…
…Он снова меня прижал. А мне вдруг стало так смешно! Так смешно — того гляди — разревусь!
Я начала собираться.
Он меня уговаривал.
— Не уходи! Еще рано. Я сварю тебе кофе.
Но я уже была в ванной… Такое лицо, как-то, что отражалось сейчас в зеркале, я видела в своей жизни нечасто. Кожа нежная с румянцем, глаза блестят — очень славная похорошевшая физиономия… И в этом я усмотрела некую подлость природы. Я злобно зыркнула на свое отражение и принялась собираться домой почти остервенело и сверхэнергично. Вот когда я ненавидела себя за то, что родилась женщиной. Но и родиться таким, как мой жених, мужчиной, я тоже не хотела. Уж лучше не родиться совсем.
— Я провожу тебя в метро.
— Мог бы проводить и до дому, — сказала я.
— Далеко, — сказал он, — а мне завтра на работу.
Я не стала спорить. Тем более, что если он решил быть великодушным, я-то сама решила ему
отомстить: за весь сегодняшний стыд, за то, пятилетней давности, его предательство, за то, что сегодня мне расхотелось жить, за ту чашку позора, которая опять наполнилась для меня до краев…
— Почему у тебя неубрано, мог бы перед моим приходом хотя бы ковер на полу пропылесосить…
— Уборка — женское дело. Скоро жена приедет — пропылесосит. Небось, не слабенькая…
Да уж… Я еще раз посмотрела на фотографию. Крепка и могуча! Я надела свой красный свитер,
достала из сумочки ярко-красные клипсы, повертела их в руках. Партнер мой в это время стоял ко мне спиной, застегивая рубашку. Я еще раз покрутила в руках клипсы, а потом быстро бросила одну из них за диван…
Ночью я плакала. И пила из треснувшей старенькой испытанной моей чашечки позора — и очень надеялась, что пью в последний раз. В руке я сжимала оставшуюся клипсу, и думала, что становлюсь мелочной, что надо было просто уйти, зачем еще эти коварства, что надо быть выше мстительности…
Но, странно: мысль о том, что где-то там, далеко от меня, в новом районе нашего большого старого
города, лежит себе, дожидаясь своего часа — своего ярко-красного часа скандала, моя маленькая мстительная клипса — мысль эта согревала меня…
Я просто воочию видела, как эта красная вещица принимает на себя первую пыль ожидания… Как она лежит там, лежит овеществленным сгустком моей ненависти… Лежит себе…

Чужая клипса под его диваном…