он, говорят, некрасивый: грубые, неотшлифованные черты.
в неожиданном приступе дурноты,
с характерным ему припадочным благородством,
он будет писать ей, извиняясь, как только можется:
«моя маленькая любовница,
между нами что-то дрянное строится:
вавилонская башня, ни дать, ни взять,
если она накренится,
или, не дай нам боже, с фундамента тронется,
что нам с тобой останется?
выживать?»

она ответит ему:
«ты причина моей бессонницы.
приезжай, я чертовски устала
ждать».

он, говорят, два года уже истекает железом плавленым,
замирает при звуке её имени.
«моя гостья, никем не званая, моя мука невыносимая,
нам ли с тобой, скажи мне, тягаться силами?
ну, пусть наша жизнь происходит, как ей положено,
согласись со мной хоть единожды, ведь не сложно же.
пусть всё будет, как было ранее, пусть течёт по сценарию,
написанному заранее, от руки.
ну, зачем нам с тобой умирать израненными,
заходиться предсмертным кашлем,
выть от тоски?»

она улыбнётся:
«ты мне мерещишься, снишься, кажешься.
осень скрипит под ногами, шаги легки.
приезжай. приезжай, пожалуйста,
в эти улицы, белые от муки».

«счастье моё, ты ведь почти не плаваешь.
стоит ли нам заплывать
за буйки?»

она не ответит на этот вопрос.

«моя девочка, ты-то, конечно, любишь меня до слёз.
но сердечный туберкулёз—
диагноз смертельный, как оказалось:
что ни минута, то ты проживаешь её всерьёз,
что ни слово, сказанное впроброс,
то ты ищешь в нём потаённый смысл,
что ни спичка, то ты поджигаешь мост.
не подумай, моя родная, что это злость.
это страх во мне пляшет в свой полный рост,
и любовь выжигает брюшную полость.
давай остановим горящий поезд.
пока не поздно,
остановись.
брось».

она ответит ему:
«вот так из-под ног выбивают почву.
вот так из спины вдруг выдёргивают ось.
в мельчайшую пыль
дробят каждую
кость.

была нежность и жалость.
ничего не осталось больше.
только тонкий мотив
да едва уловимый ритм.

не приезжай, мой хороший.
у меня уже ничего
не болит".