Снова пишу тебе, потому что нахожусь в одиночестве и потому что мне тяжело мысленно постоянно беседовать с тобой, в то время как ты ничего не знаешь об этом, не слышишь и не можешь мне ответить. Как ни плох твой портрет, но он прекрасно служит мне, и теперь я понимаю, почему даже «черные мадонны», самые уродливые изображения богоматери, могли находить себе ревностных почитателей, и даже более многочисленных почитателей, чем хорошие изображения. Во всяком случае, ни одну из этих «черных мадонн» так много не целовали, ни на одну не смотрели с таким благоговейным умилением, ни одной так не поклонялись, как этой твоей фотографии, хоть и не черной, но нахмуренной и вовсе не отражающей твоего милого, очаровательного, сладостного, словно созданного для поцелуев лица. Но я поправляю то, что плохо запечатлели солнечные лучи, и нахожу, что глаза мои, как ни испорчены они светом ночной лампы и табачным дымом, все же способны рисовать образы не только во сне, но и наяву.
Ты вся передо мной, как живая, я беру тебя на руки, покрываю тебя поцелуями с головы до кончиков пальцев, падаю перед тобой на колени и восклицаю: «Я вас люблю, мадам», И действительно, я люблю тебя сильнее, чем любил когда — то венецианский мавр…
Временная разлука полезна, ибо постоянное общение порождает видимость однообразия, при котором стираются различия между вещами. Даже башни кажутся вблизи не такими уж высокими, между тем как мелочи повседневной жизни, когда с ними близко сталкиваешься, непомерно вырастают… Так и моя любовь…
Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где еще мне найти лицо, каждая черточка которого пробуждала бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни?
Прощай, сердце мое. Тысячу раз целую тебя и детей…"