Он почему-то думал, что я от него завишу: что мне важно знать, что он ест, с кем он есть, как он думает и как дышит. Что стихи лишь ему, лишь о нем, для него, да и только, что он стал половинкой, сердечком и частью, апельсиновой долькой.

Он почему-то думал, что я без него застыну, что мне обязательно нужно гладить родную спину, что я глина — из которой он вылепит своего сына. Что любовь — это рынок, вокзал, или зона почище ГУЛАГа, — вроде пан, да пропал, уже нищий, никчемный бродяга.

Он почему-то думал, что в нем — драма. Что он точка отсчета, кардиограмма, зернышко плода без недочетов, часть кислорода… Что он состоит из золота, а не мяса, что в нем не кости, а нити стали, и что каждый ему обязан и все — достали.

Он почему-то думал, что я простая: стираю «Мифом», играю роли, которых стою, во мне не рифы — пустое море, без волн и боли. Что я ращу цветы, детей, хожу на рынок, боюсь потерь, что во мне никаких затей, никаких чертей, лишь пустое дно. Что меня забудь, отвернись, убей — все одно.

Он почему-то думал — во мне без него дыра. Вместо крови — вода, вместо желаний — лед. Что он знает меня наперед: как я жду его, как скучаю, как себя без него не чаю. А проснулся — простое утро, только сердце болит почему-то — там дыра шириной с человека, у нее три руки и два века, нет ни голоса, нет и смеха, — без меня он оказался калекой.

Ну, а я… Я ушла внезапно. На столе остывает завтрак. Он почему-то думал, что я от него завишу… Милый есть, милый ест. Пусть он думает обо мне, по мне дышит…