Впервые я услышала ее голос во время Олимпиады в 80-м в фильме «Спорт, спорт, спорт».

Голос звонкий, проникновенный и чувственный.
Голос вязкий и гипнотический.
Голос задушевный и немного резкий.
Голос как мускус. Влекущий и дурманящий.
Ритм ее стихов как медитация
Темп — как в замедленной съемке.

Поколение актеров и поэтов, к которым принадлежит Бэлла Ахмадулина, мы узнавали по голосам. Теперь этого нет, и невольно просится фраза Гафта из эпиграммы: «…Вам нечего сказать и нечем!». Эпиграмма посвящена одной из актрис, которая вдруг запела в каком-то фильме.

Многие ее стихи без ее интонации, на бумаге не производят того эффекта, что происходит всякий раз, когда она их читала вслух. Она узнаваема, ее невозможно спутать.

…Мой голос, близкий мне досель,
воспитанный моей гортанью,
лукавящий на каждом «эль»,
невнятно склонный к заиканью,

возникший некогда во мне,
моим губам еще родимый,
вспорхнув, остался в стороне,
как будто вздох необратимый.

Одет бесплотной наготой,
изведавший ее приятность,
уж он вкусил свободы той
бесстыдство и невероятность…

Ее голос не только сoвoкyпнocть звyкoв, вoзникaющиx в peзyльтaтe кoлeбaния гoлocoвыx cвязoк, это тот внутренний голос, который называли трагическим голосом эпохи.

Экстравагантная и притягательно порочная, утонченно-жеманная роковая женщина. Ей рукоплескали залы и стадионы, в нее влюблялись знаменитые и талантливые мужчины — но в ее поэзии одними из главных мотивов оставались страдания и одиночество. И как уместно звучит цитата Франца Кафки «Творчество для художника — страдание, посредством которого он освобождает себя для нового страдания. Он не исполин, а только пестрая птица, запертая в клетке собственного существования».