Хорошо сидеть на краю бассейна в пять утра, допивать текилу, которая уже не забирает, потому что в бокале пара глотков, а ты уже выпил аквариум, смотреть на подступающий рассвет и понимать, что все кончено.
Какой-нибудь высокоморальный мозгоплет тут же рассыпался бы контраргументах и начал заливать о том, что жизнь прекрасна несмотря ни на что, но я вот что вам скажу — к лешему мозгоплета! У жизни два лица, и одно из них — рыло. В это рыло я смотрел уже несколько дней с того момента, когда обнаружил, что мое время вышло, а она ушла. Я заглотил еще немного пустой текилы и рыло подмигнуло мне в ответ.
Ее звали Коза. Понятное дело, что ее звали как-то иначе, но «Коза» прилепилось к ней накрепко, не оторвать.
Лет 25, ноги от ушей, третий размер груди, бритые виски, пробитый пупок, зубы в ряд, распутные глаза лирической потаскухи. Ну, понятное дело, что я вскипел, когда эта выдра вышла из-за поднятого капота. Машина у нее встала… Дымилась на обочине серпантина. И чего я тогда остановился? Я же все их приемы знал наизусть. Арендованный порш. Подстава. Охота за миллионами на большой дороге. Но с этой девчонкой что-то было не так. В ней совершенно не было пошлости. Потная майка, шорты, кроссовки, свободные от силикона губы, никаких брюликов из ломбарда, запястья, забитые татуировками. «Вены резала», — только и успел подумать я и пересадил ее в свою машину. За полтора часа дороги она умудрилась выкурить пачку моих сигарет. Я принюхался. Она пахла винстоном, морем и моей погибелью. Но мне уже некуда было бежать. В глубине души я и так знал, чем все кончится.
Мы мало чем отличались. Только я воровал по-крупному и сливал награбленное в офшоры, а она потрошила чужие кошельки и надеялась на удачу. Коза была предприимчивым шулером, но ничего не откладывала про запас. В отличие от меня. Я не пошел в политику только из чувства брезгливости. Ненавидел вчерашних игроков, переодевшихся в униформу системы, которую они сначала грабили, а потом вылизывали. За всем стояла выгода, но я не так любил деньги, чтобы продаваться за них самому. Я любил игру ради игры, но прозевал тот момент, когда азарт исчез и остались только деньги. У меня не было ни страха, ни совести. Я расправлялся с конкурентами и не раз держал дуло у чужого виска, но я каждую минуту чувствовал, как моя собственная жизнь утекает сквозь пальцы. Мне всегда было страшно, но не за себя и свои миллионы. Меня терзало и мучило подозрение, что я еще не родился, что я сплю и в этом сне пройдет вся моя жизнь, а я так ничего не узнаю и не пойму.
Мне было уже за сорок. Я насквозь видел каждую гнилую душу, приближавшуюся ко мне, и даже если душа была светла, расковырять ее мозоли и мерзости было всего лишь вопросом желания и времени. Я не верил ни людям, ни в людей. Господи, да, я был отравленным своей спесью и достатком говнюком, но я знал, что даже последний говнюк имеет право на прощение. Но некому было меня прощать. Живые не приближались ко мне, мертвецы отворачивались. В механизме моей души была какая-то поломка, которая не давала мне возможности примкнуть ни к тем, ни к этим. Я даже семью не захотел и не смог завести. И не брал собаку, потому что боялся что кто-то посмотрит на меня с искренним обожанием.
Обмазанный икрой и нефтью, я был нарасхват и совершенно одинок. Золото опустошало, но почему я решил, что эта девка может стать моим антидотом? Она спала со мной, принимала мои подарки, заходила со мной на борт моего самолета, курила даже на заправках, с хохотом проматывала деньги в казино, а я все смотрел на нее и не мог понять, попал ли я в цель или просчитался? Кого я подпустил к себе, и почему она слушает меня по ночам, когда я не могу заснуть и выбалтываю ей свои секреты? А потом понял. Она не была человеком. Она была программой моего уничтожения, упакованной в хипповый интерфейс. А если она все-таки была человеком, то она была еще хуже меня. Я-то кичился своей болью, на что-то надеялся, потому что еще умел страдать. Ее же не брало вообще ничего.
Она ночами слушала мое нытье, не перебивала, не останавливала, а потом на рассвете садилась в машину и уезжала. Возвращалась с ведром устриц. Поила меня шампанским. Требовала приготовить ей завтрак. Притащила откуда-то два раздолбанных старых велосипеда и под палящим солнцем мы рассекали на них по окрестным горам. Ее кожа потемнела и отливала янтарным соком, а я сгорел, сгорел до костей и кровавых ран. Она обмазывала их какими-то зельями, но тайком от нее я смывал их в душе. Я хотел гореть. Мне казалось, что через эту боль ко мне приходит хотя бы подобие очищения. Я хотел привыкнуть к аду еще на земле.
Однажды она притащила в дом ящик цыплят. Сказала, что он выпал из грузовика какого-то фермера. За сутки эти выблядки засрали нам весь дом. Один застрял в вентиляции, три других утонули в бассейне. Но Коза уже забыла о них и решила разрушить стену моего кабинета. Я ни в чем не мешал ей и не сопротивлялся. Даже если бы она выкрасила мне волосы в синий цвет, я бы равнодушно прошел мимо зеркала. Я чувствовал, что она — последний уголь в моей остывающей печи, и она как будто понимала это и ходила колесом.
До встречи с ней я думал, что был хорошим любовником. Но с ней… С ней я понял, что такое спать со всеми женщинами сразу, обнимая и укладывая в постель лишь одну. Она спихивала меня с кровати и ложилась поперек всех матрасов, я кое-как находил себе место где-то между ее ребер и думал, что все вообще пошло бы иначе, если бы меня сделали не по образу и подобию, а выточили из одного этого тонкого и хрупкого ребра. Ее ребра. Не моего. Мое ребро было большой ошибкой.
Что развлекало Козу, я не понимал, но ей было любопытно все. Она бы даже к медведю в берлогу зашла. Просто посмотреть, как там и что. У Дали, кажется, был рисунок: девочка, засовывающая пальцы в нос Минотавру. Она совала свои пальцы везде, не заботясь о том, что ее могло, как минимум, шарахнуть током. И в какой-то момент я понял — ей было плевать на мои деньги. Ей было плевать на деньги вообще. Если у меня была активирована программа умирать, то у Козы была активирована одна программа — жить. Богатый любовник или нищий служащий — ей было все равно. Она не хотела мне понравиться или произвести на меня впечатление, она смотрела на меня, и я знал, что потом она точно так же будет смотреть на кого-то другого.
Но она не просто смотрела, она ждала. Прикидывала, сколько еще сил у меня осталось. Не из корысти или расчета, а из этого своего сраного любопытства. Смерть душила меня, и Коза заглядывала мне в лицо, с интересом наблюдая, как, минуя ее цыплят и велосипеды, жизнь оставляет мою душу и тело.
Мы провели вместе три года. В какой-то момент, болтаясь на яхте в открытом море, я сделал ей предложение. Коза только фыркнула. Я промолчал. Но переписал на нее свой дом и показал ей код от сейфа. Она внимательно на все это посмотрела и укатила на дискотеку в Антиб. Я фыркнул в ответ. А потом, когда мы сидели в каком-то кабаке, отмечали юбилей очередного толстожопого ублюдка, пили монтепульчано и жрали лобстеров, я как будто почувствовал, что колесики застучали и шестеренки побежали быстрее. Лобстер застрял в горле, я посмотрел на Козу и она понимающе подмигнула мне.
Она исчезла ночью пятого июля. Села в свой красный порш (он действительно оказался ее поршем) и укатила. Не взяла ничего. Вообще ничего. Баллончиком люминесцентной желтой краски намалевала ржущий смайлик на балконном стекле. Попрощалась. Дескать, прости, чувак, ничего личного, просто твое время вышло. Тик-так, тик-так, тик…
В стакане еще оставался глоток текилы. Но жизни мне оставалось минут пять, не больше. И перед тем, как выстрелить себе в рот, я внезапно понял, что был счастлив оттого, что Коза была со мной рядом. Не расчетливая бездушная тварь, которая опутала бы меня обязательствами и брачными контрактами, а эта белобрысая девчонка, которая превратила агонию в почти равнодушное ожидание неизбежного. Все-таки иногда у смерти бывает удивительно симпатичное лицо.
Я улыбнулся и вставил дуло в рот.
Я не знал, что когда короткий и сухой выстрел пробьет тишину спящих холмов, во дворе скрипнет гравий под колесами затормозившей машины.
Того самого красного порша, который приедет за мной то ли из рая, то ли по дороге в ад.