Призрак из снегопада.
Часть вторая.
Возле одного дома, стандартной девятиэтажки, расположенной в обычном жилом микрорайоне маленького провинциального городка, стоял одинокий мужчина. Задрав голову вверх, он заглядывал в окно, расположенное на четвёртом этаже.
На улице не утихала метель. Снег царапал мужчине лицо, обжигая его щёки холодным поцелуем. Ветер сбивал его с ног. Казалось, все силы природы были против его присутствия здесь.
Снежинки кружились, и взявшись за руки, атаковали Марка. Их танец напоминал крутое пике бомбардировщиков, которые продолжали вести бой, стреляя из последних сил, используя весь свой арсенал боеприпасов, тараня Марка у самой земли. Они хотели остановить его, не пуская ворваться в чужую жизнь, где ему вряд ли будут рады.
Марк смотрел в одно из заснеженных и холодных окон. В этом окне горел свет. Мужчина увидел в нем женский силуэт, который, словно увидев что-то неприятное и опасное, резко отпрянул и спрятался в глубине комнате. Свет в окне погас.
— Это она — подумал Марк. Он пытался согреть замерзшее лицо, сняв перчатки и растирая его холодными руками, но безрезультатно.
— Это она — крутилась у Марка одна мысль — это она, Анечка — прекрасная фея, словно выпорхнула из сказочной кареты с прекрасным принцем! С возрастом девушка стала ещё красивее. Анечка вернулась в родной город? — вопросов был много, а ответов не было совсем — А рядом с ней был её сын? Мой сын? Или мне показалось? Призрак из прошлого явно похож на меня. У него такие же глаза, как у меня, такие же волосы, нос, губы. А родинка? У меня такая же на щеке, как и у него. Может, я просто хочу, чтоб так было?
Так и не решившись зайти в подъезд и постучать в дверь, Марк думал попробовать счастье завтра утром.
— Утро вечера мудренее — резонно решил Марк и засеменил по заснеженным улицам, проваливаясь по колено в февральские сугробы.
На утро, предварительно купив в супермаркете шоколадный торт, коробку конфет и фрукты, мужчина был у заветной двери. Он заметно волновался, поправляя галстук, который, казалось, сдавливал ему шею. Помолившись, чуть ли не в первый раз в своей жизни, Марк нажал кнопку звонка. Не услышав за дверью ни шума, ни шагов, он снова и снова звонил, но дверь так никто и не открывал.
— Вчера в окнах горел свет, я точно его видел. Почему дверь никто не открывает? — недоумевал Марк, стуча в соседнюю дверь на площадке.
Дверь своей квартиры отворила седовласая дама. Марк вспомнил, что это учительница английского языка, у которой Аня в школьные годы брала уроки, Елизавета Петровна. Женщина несколько осунулась, стала меньше ростом, но взгляд, взгляд остался прежним — оценивающим и достающим, казалось, до самого сердца.
— Марк, это ты? Рада тебя видеть. Заходи, не стесняйся, почаёвничаем вместе, поболтаем — старушка говорила с мужчиной так, словно ждала его. Она совсем не удивилась, увидев на пороге своей квартиры взволнованного мужчину.
Женщина смотрела на Марка, как будто она виделись с ним лишь вчера, а не долгих девятнадцать лет. Она заглядывая в его испуганные глаза и стараясь проникнуть в его внутренний мир.
— Здравствуйте, Елизавета Петровна! Хорошо выглядите, совсем не изменились! — расшаркивался Марк, снимая обувь в коридоре.
— Проходи, голубчик, в комнату, сейчас поставлю чайник и заварю нам чай, или ты кофе будешь? — женщина по-свойски вела беседу, словно Марк был её сын.
Марк знал, что сын Елизаветы Петровны погиб на пожаре, лет двадцать назад. А теперь старушка осталась совсем одна — муж умер два года назад — в маленьком городке новости распространялись очень быстро, так что Марк был в курсе проблем старой учительницы.
— Елизавета Петровна! Я буду чай. Несите тарелки и нож — будем кушать тортик и фрукты — Марк уже начал осваиваться, рассчитывая узнать у женщины что-нибудь об Ане.
Через пятнадцать минут Марк и Елизавета Петровна мирно пили цейлонский чай с вкусным тортиком и разговаривали на нейтральные темы. С расспросами мужчина не спешил, разумно полагая, что всему свое время.
— Слышала, Марк, что мама у тебя умерла. Прими мои искренние соболезнования. Понимаю, как тебе не сладко. А как работа? Как дела у твоей студии танцев? Всё танцуете, в конкурсах участвуете? — запросто вела разговор старушка.
— Всё хорошо, Елизавета Петровна. Учу детишек танцам — уж очень нравиться мне моё ремесло. Да и сам всегда в тонусе. Стараюсь следить за здоровьем, осанкой. Знаете, это дисциплинирует — рассказывал Марк, сгорая от любопытства задать даме интересующие его вопросы.
— Давай не томи меня, Марк. Говори, за чем пришёл — уж не просто так же ты постучал в мои двери? — прямо спросила женщина.
— Елизавета Петровна! Вот звонил в двери к Анечке, а она не открыла. Только вчера видел её на кладбище, но сразу не узнал. А тут зашёл к ней выразить свои соболезнования по случаю смерти её мамы, а её нет. Может, в магазин вышла? — любопытствовал мужчина.
— Вот оно что. Понятно — женщина вздохнула. Немного помолчав, она добавила:
— У меня есть для тебя одно письмо. Оно от Ани. Сегодня утром она принесла его мне, попросив отдать тебе, если ты ко мне заглянешь. Но она меня предупредила — если ты не зайдёшь ко мне в течении недели, то я должна буду сжечь его. Понимаю, очень хочешь прочитать написанное. Иди, сынок, вижу, что ты очень хочешь узнать, что в этом послании. Приходи ко мне, Марк, когда захочешь. Чаю попьём с малиновым вареньем. Ты знаешь, вот ты зашёл ко мне, и на душе стало теплее. Когда будет тебе горько, приходи к старушке, выговоришься, и легче тебе станет.
Марк уже не слышал последних слов Елизаветы Петровны, быстро одеваясь и обуваясь в коридоре.
— До свидания, заскочу, как ни будь — целуя руки, сказал Марк и выскочил на лестничную клетку.
Письмо обжигало ему не только руки, но и сердце — сердце бешено стучало, пытаясь разорвать одежду и вырваться наружу. Марк сел на ступеньки прямо в подъезде, разрывая трясущимися руками конверт, на котором было написано печатными буквами: «Марку» Обратного адреса не было.
Всего несколько тетрадных листочков, исписанных аккуратным женским почерком — её, Аниным почерком.
Марк стал лихорадочно читать.
«Здравствуй, Марк! Не могу сказать, что рада была тебя вчера видеть. Не рада. Совсем не рада. Понимаешь?
Но раз ты пришёл в дом моей мамы, и не застав меня там, обратился к соседям, значит, ты всё понял. Во всяком случае, я хочу так думать.
Прошло уже много лет, после нашего с тобой расставания. Скорее всего, после моего бегства от самых любимых мной тогда людей, которые меня так подло и вероломно предали. Неужели, не было никакого выхода из создавшегося положения? Нежели прокормить ещё одного маленького человечка для двух семей было бы такой проблемой? Я не оправдала твоих надежд? Я сама во всём виновата?
Ты знаешь, мне всё равно, что ты обо мне думаешь. Тогда, в том феврале, я уходила от тебя навсегда. У меня не было денег, связей, достаточного жизненного опыта, чтобы жить одной. Но я справилась. Я смогла. Было нестерпимо больно осознавать, что вы всё тогда за меня решили. К какому врачу я пойду на аборт, когда мы снова начнем репетировать, в какой город поедем выступать с нашей программой.
Самое страшное для меня, что тебе было всё равно, что я тогда чувствовала. Ты даже не спросил, каково мне было. Я была раздавлена и уничтожена твоим эгоизмом и нежеланием меня понять и выслушать. Ты, твои родители и моя мама настоятельно хотели убить моего ребёнка. Но ведь это же должен быть их внук или внучка, а главное, твой сын или дочь!
Неужели танцы для тебя были на первом месте в жизни, а я — на последнем? Скорее всего, так и было. Не мне тебя судить. Это твоя жизнь и ты её выбрал. Сам.
Я тоже сама сделала свой выбор. Знаешь, и я не жалею об этом. Мне было очень непросто. Оказавшись в большом и незнакомом городе, мне довелось выживать. Помощи мне было ждать не от кого. Я молилась и просила Создателя, чтобы он укрепил мою решимость и послал мне хороших людей. Поверь, так и было. Я быстро устроилась на работу. Я танцевала. Танцевал соло. В пару в танце так и не стала — боялась упасть вниз и больно разбиться, как в случае с тобой. За помощью и поддержкой ни к тебе, ни к твоим родителям, ни к своей маме я не обращалась. Ты это знаешь. Вы хотели убить моего малыша, а значит, вы хотели убить и меня.
Нашлись люди, которые поддерживали меня. Бог меня не оставил. Я выстояла и не сдалась.
Знаешь, как мне тяжело было жить с обидой? Обида — очень тяжёлый груз и иногда мне было просто невыносимо. А потом, я всё и всех отпустила, и мне стало легче. Я старалась не зацикливаться на травмирующих воспоминаниях, которые могли превратить меня в морального инвалида. Я искала выход и нашла — не возвращаться туда, где меня не любят. Я так и сделала.
Не хочу тебе жаловаться или хвастаться. Одно лишь прошу тебя — не ищи нас. Мы для тебя умерли много лет назад. Пусть для тебя так всё и будет. И тебе нет места в нашей жизни.
Возможно, это жестоко, зато честно.
Всё.
Прощай. »
Всё ещё держа в руках письмо, Марк вышел из подъезда.
Куда-то делся его лоск и харизма. Плечи опустились, голова понуро смотрела вниз. Мужчина шёл по улице, ничего не замечая. Он был в том давнем феврале, мечтая выиграть в конкурсе и занять первое место. Похоже, он проиграл.
А снежинки-балеринки тихо опускались на землю, приглашая всех желающих танцевать.