Когда струну подёрнет первый иней
и дрожь пробьёт тоскующую медь,
приди в моё хрустальное предзимье —
озябшую гитару отогреть.
Не бойся…
Обжигающей ладонью
скользи по грифу чувственности вверх.
Рви по живому… правда…
мне не больно…
Душа давно натянута, как нерв…
И всё, что ей завещано:
отдаться
знакомым, исцеляющим рукам —
стремительным движениям и пальцам,
незримо подступающим к колкам…
Способных незаметным поворотом
сорвать ветра со взвинченной оси,
и чувства, и листву вгоняя в штопор
под треск берёз и гнущихся осин…
Но схватка переходит в тихий трепет,
в нагую дрожь измученных ветвей…
А это повод —
просто повод греть их…
И я прошу:
— Пожалуйста, согрей…
Укрой меня в рассветы ли, в туманы…
Верни ладошкам капельку тепла.
Душа черна, как скол обсидиана,
и так неимоверно тяжела…
А ей бы пухом —
пухом белым-белым
до края наполнять гитарный кофр,
сбываясь звёздной музыкой под снегом,
с небес сошедшей ночью на Покров…
Сверкнувшей ослепительною льдинкой,
что прятала в себе мою печаль.
Ты слышишь,
как под сердцем тихо-тихо
поёт едва оттаявший хрусталь?