Жар печки озарял черты раскосые.
Простой напев туманил тишину.
Дурман из трав, касания, ветви с косами…
И бред сквозь боль… Надежда… Не помру.
На утро веник, взгляд червленый с проседью.
Ващеный кров для тела и питьё.
Приполз к её чужбине ранней осенью.
А вспомню ль сколько суток здесь -враньёёё…
Солдат из стана вражеского племени.
Упал к коленям девы у костра.
Она коснулась лба, кудрей и темени.
И я упал в глубины чудо-сна.
Вопил в агонии, жаром приговоренный.
Свинцом прошитый будто решето.
Она шептала:"Милый, обездоленный".
Или… Другое что-то, но не зло.
Варила травы, мази и припарочки.
Для смерти ставила ловушки так легко.
А я лежал на бирюзовой лавочке.
Ловил от рук приятное тепло.
Касания рук — отдельная история.
Цепляла боль на кончики перста.
И из неё плетя фантасмагории.
Бросала их на языки костра.
Перебирала волосы и прядками
Играла как ребенок… веселО…
Тепло сбегало кружевами, складками.
Окутывая бренное нутро.
Когда я смог ходить, водила к озеру.
Смеясь, хлестала плакунОм по швам.
Когда же вьюги воду подморозили,
Собрав котомку, вывела к сеням.
— Иди спеша, не медли, без оглядочки.
Коль оглянешься, я не отпущу.
Захочешь встретить, по ерошь ты прядочки
На темечки… Ступай, я не грущу…
И побежал по просеке указанной.
Страх охватил внезапно, тяжело.
Её искал я после, Недосказанную.
Но не нашел ни леса, ни село.
Кудрей касался и не раз я до волос седых.
Их теребил, и дёргал сгоряча.
Но девушка из дней младых моих, лихих…
Уж не коснулась моего плеча.