Собрали итальянских режиссеров. Всех спрашивали: что вы делаете для молодых кинематогрофистов? Рози сказал, что он читает для них лекции. Ольми — что берет к себе на практику. А Ризи сказал: «Я для них старею и, в конце концов, умру». Тоже ведь немалое дело — освободить им место.

Прочитала эссе Натальи Кончаловской «Жажда жизни». Не поверите. На глазах были слезы. Вот такова сила искусства.
Жаль старые яблони. Так и человек: перед смертью вздохнет, соберёт последние силы, как будто пытаясь дать знать, что ещё хочет жить — да и даст дорогу молодым… Воспоминание о яблоках, это воспоминание о детстве. Где есть тёплый летний ливень, яблоки россыпью под деревьями. И этот незабываемый запах яблок и дождя.

И немного грустно, что на дворе почти что осень…

Текст прилагаю:

«Их было пятнадцать в нашем саду, и все они были взрослые, раскидистые.
По весне нарядно цвели в гудении пчел и мерцали в ночи белой, воздушной неподвижностью. Все приносили плоды, но только четыре из них давали сортовые яблоки, а одиннадцать заваливали нашу террасу кислой и горькой мелочью. Сажал их прежний хозяин дачи, и неизвестно зачем. Но ухода они требовали все. Мы их тщательно обрезали, унавоживали, взрыхляли, поливали в жаркие дни, а осенью не знали, как избавиться от непригодного урожая.

И тогда мы решили срубить их и посадить вместо них сортовой молодняк — антоновку, ранет, белый налив. Рубили осенью. В утреннем заморозке топор звонко расщеплял беленые стволы, и яблони, шурша побуревшей листвой, рушились на землю. Мы сложили их в дальний угол двора, чтобы потом распилить на дрова.
Весной мы привезли сортовых трехлеток и восстановили весь наш оголенный сад. Нет ничего трогательней и красивее молодого деревца, робко развернувшего первый и единственный розоватый цветок! Жизнь шла вперед, и мы все забыли о старых яблонях, черных, с остатками побелки, сваленных у забора.

Только однажды утром с верхней терраски я увидела, что голые черные ветви словно бы покрылись снежными хлопьями. Это было чудо! Лежа возле забора, мои бедные дикие яблони, одержимые жаждой жить, вдруг зацвели, протягивая к небу свои ветки — к весеннему дождичку, к солнцу. Цветки были робкие, чуть сероватого оттенка. Но они были дороги моему сердцу, и, чувствуя себя глубоко виноватой перед калеками, сваленными у забора, я принялась срезать зацветшие ветви.

Я набирала из кадушки согретой солнцем воды и расставляла ветви по всем комнатам прямо в кувшинах и ведрах. Как они буйно оживали, расправляясь, ерошась, и все же походили на искусственные! Никогда еще в нашем доме не было такого святотатства — в комнатах цвели срезанные ветви яблонь.
Со двора доносилось равномерное энергичное повизгивание пилы — мои сыновья распиливали осиротевшие стволы, отдавшие последнюю дань природе. А возле забора, на освободившемся месте, уже распрямлялись молодые светло-зеленые побеги крапивы, которая тоже жаждала жить…»

Из книги «Волшебство и трудолюбие»