—Силы есть, потому что есть зрители. Терпеть не могу стариковское брюзжание: «Ах, как хорошо было в наше время! Ах, как мы жили! Ах, как играли!» Но ведь, нельзя забывать, что на дворе двадцать первый век и зрители от театра ждут теперь совсем другого. Если бы я почувствовала, что не могу соответствовать нынешней жизни, то, будьте уверены, на сцену бы не вышла.

—Женский юмор и мужской юмор — это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Хорошими клоунами бывают, только мужчины, а клоунесс, прекрасных, я видела, только на картинах Тулуз-Лотрека.

—Я очень сентиментальный человек. Рассмешить меня непросто, а слезы часто возникают-от жалости к кому-то, от несправедливости, от глупых ошибок, которые совершают люди.

—Порой, я ощущала, что чего-то нельзя делать, что грозит опасность. Случались и предчувствия хорошего. Иной раз у меня появляется дар предвидения, хотя, конечно, я не Ванга и не могу все предсказать. Скорее, это интуиция. Как-то я покинула самолет за несколько минут до взлета, потому что он мне просто не понравился. Я должна была лететь на съемки в Киев. На основной рейс билетов уже не было, и мне предложили лететь маленьким дополнительным самолетом. Я уже сидела в салоне и вдруг интуитивно почувствовала, что лететь не надо. Оказалось, он не долетел до места назначения, совершил вынужденную посадку в другом городе.

—По молодости лет, я стеснялась курить в театре и выходила в сад. Так вот, сижу, как-то после генеральной репетиции, курю. Мимо проходит Фаина, спрашивает: «Все куришь?» Я говорю: «Ой, да, потому что занервничала. Очень расстроилась на „генералке“ играла так плохо…» Не останавливаясь, Раневская бросает: «Не хвастай, ты этого не умеешь». И уходит… Невозможно передать, какое счастье в тот момент я испытала! Ведь, такая похвала моей актерской работе из уст этой гениальной актрисы-это не просто комплимент, это бесценный бриллиант…

—Я люблю Францию времен мушкетеров. С удовольствием пообщалась бы с королем Людовиком, а в российской истории мне очень нравится эпоха Пушкина и декабристов. В ней романтизм, дух свободы, расцвет культуры.

—Собаки лучше людей. Они не предатели. Ни в чем: ни в мелочи, ни в чем-то крупном. И они умеют любить… Понимаете, в собаке я уверена на сто процентов, в ней есть надежность. Я знаю, что она меня не предаст, не бросит, защитит, если будет нужно, а в людях разве можно быть уверенным до конца? Нет, конечно, я просто знаю им цену…

—Играть пани Монику было легко. Это ведь не классический образ, где нужно соблюдать, какие-то каноны, традиции. Не скажу, что это создание сложного характера, это легкий, веселый человек, который в какой-то степени есть и во мне, поэтому не трудно было быть самой собой.

—Отец был натурой артистической. Он родился в Казани в 1890 году. Совсем молодым увлекся революционными идеями. За свою подпольную большевистскую деятельность 4 раза был в ссылке, трижды сидел в тюрьме. В первые годы советской власти стал крупным культурным деятелем, был на дипломатической работе за рубежом… Сталину я верила, как верили многие. Он отца Сашей называл, хорошо его знал. Мы ждали, что папа вот-вот вернется, выстаивали с сестрой в очередях, чтобы передать посылки и хоть, что-то узнать об отце, а его расстреляли, хотя нам сказали, что дали 10 лет без права переписки.

—Я никогда не была светской женщиной, никогда не любила тусовки. У меня не было богатых мужей или богатых любовников. Мне всегда нравилось хорошо одеваться и отдыхать за границей, но деньги я зарабатывала своей профессией. Я не открывала ресторан, не занималась бизнесом. Вот и сейчас, в эту жуткую жару, в своем-то возрасте сижу в телестудии и записываю по пять выпусков в день.

—Я скажу откровенно, что не выношу расхлябанности и разгильдяйства в том, что касается профессии. Я очень раздражаюсь, если мне мешают на сцене, когда не так сделали костюм, слышу шум за сценой… Я в таких случаях сразу начинаю скандалить и орать, но это касается, только профессии, а по жизни я не скандалистка.

—Конец Миронова-это трагический, неестественный конец. Он умер на сцене, в этом спектакле, у нас на руках. Я играла его маму, Марселину, когда он стал плохо говорить, цепляться за декорации, падать. Ему было 46 лет. Так, что это случилось в полном блеске его славы, в расцвете жизненных сил. Андрей умер красиво. Рано, конечно, но красиво. Я умру, играя, так мне хочется, во всяком случае. Актеры не уходят сами-актеров уносят из театра.