Вера Ивановна посмотрела на настенные часы: с минуты на минуту должен был вернуться Максим. Пора разогревать обед.
Сыном Вера очень гордилась. Ему было только тридцать три года, но Максим уже преподавал историю в университете, а это, как считала женщина, было почетно — донести до молодых умов историю своей страны, историю других стран. Историю человечества.
Память у Максима была феноменальной, он мог цитировать целые главы из научных трудов, легко оперировал датами и событиями. Студенты уважали Максима Сергеевича за его обширные знания, на его лекциях всегда было много студентов, и стояла благоговейная тишина.
…Прошло еще полчаса, а Максим не появился. Встревоженная Вера Ивановна позвонила на его мобильный телефон, но тот оказался отключенным.
Не зная, что думать, женщина собралась было бежать в университет, благо он находился в десяти минутах ходьбы от дома, где жил Максим с родителями, но тут в дверь позвонили.
Вера Ивановна бросилась к двери, распахнула ее: на площадке стоял Максим. Его руки были в крови, и голова сидящей рядом овчарки тоже была вся в крови.
— Максим, что случилось?- Мать смотрела то на сына, то на собаку.
Пес встал, радостно завилял хвостом, глядя на женщину сквозь кровавую массу, растекшуюся по морде. Вера Ивановна присмотрелась к собаке и ахнула:
— Максим! Что с Черри? Кто это его так?
Вся сбруя собаки, шлейка и дуга, за которую держался ее сын, были в крови.
Из незрячих глаз сына текли слезы. Он всхлипнул и прошептал:
— Мама, ему какие-то отморозки отрезали уши. Просто так… Они проходили мимо, решили пошутить… меня прижали к дереву, забрали телефон, а Черри…- сын, не сдерживая своих чувств, заплакал:
— Он только жалобно заскулил, когда они резали его, но никого не тронул, а они смеялись… обзывали меня слепым кротом с тупой собакой…
Я старался кровь остановить, но на ощупь мало толку… Только испачкался.
А Черри, видимо от боли, никуда не хотел идти, сидел и скулил… Я его раны платком своим промокал… Так мы и сидели на тротуаре… он не идет, а я не вижу, куда идти…
Но он умница. Посидел полчасика и пошел. Сам пошел… Мама, мне ведь никто не помог… я же слышал людей, они мимо проходили, но никто не подошел, почему? Почему, мамочка?
Вера Ивановна молча глотала слезы и отмывала кровь с морды собаки.
-Мамочка, помоги моему Черри, умоляю! Я же без него никак… Ты же знаешь — это мои глаза…
-Конечно, сЫночка, конечно. Сейчас вызову нашего ветеринара.
Вера Ивановна бросилась к телефону, позвонила в ветклинику, где собака всегда проходила обязательный осмотр.
… Раны на голове Черри зажили быстро, но рана на душе Максима кровоточила очень долго. Овчарка с обрезанными ушами выглядела комично, Максим часто слышал ехидные замечания, брошенные ему в лицо по — поводу отсутствия ушей у собаки, но никогда не отвечал насмешникам. Он молчал и только желваки играли на его скулах… Что мог сделать слепой молодой человек и вышколенная овчарка, у которой напрочь отсутствовала агрессия по отношению к человеку… Она была приучена помогать людям, а не калечить…
Они оба смирились с произошедшим, и жили дальше, так же любя друг друга, и безухая собака преданно и верно служила слепому мужчине.
А жестокость цвела махровым цветом, жестокость всегда была показателем сознания общества. Жестокости во все времена было комфортно среди людей…

«Нам до собак ещё расти,
чтоб вровень встать с их благородством.
А им вовек не доползти
до человеческого скотства…»
(А. Розенбаум)