Йорген Берг проснулся от шума, напоминающего беспокойный танец ветвей деревьев во время грозы — фрагмент алюминиевой обшивки отслоился от корпуса и настойчиво стучал по стеклу иллюминатора космического корабля.
«Двадцать лет я туда-сюда мотаюсь на этой карете. Почему неприятности происходят именно сейчас, во время самого серьёзного задания? Проклятье», — думал он, направляясь на обход небесного судна.
Проверив все помещения, Йорген обнаружил крохотное отверстие рядом с иллюминатором. Если бы он был моложе и наивнее — он бы не стал придавать значения таким мелочам. Но нет, время создаёт из тебя человека, который не может игнорировать неминуемую угрозу смерти, пускай и очень отдаленную. Пока Йорген спал, в «MEL-11» врезался метеорит, блуждающий в темном молоке вселенной столько, что мог бы рассказать о самой первой живой клетке, из которой через миллиарды лет появился хмурый и неопрятный человек, управляющий космическим грузовиком без особой радости.
Йорген решил связаться со станцией «Альфа-Юг», на которую он направлялся, и попросить помощи, однако это было невозможно: все приборы, соединяющие его с внешним миром, цветущим за пределами корабля, напоминали увядшие безжизненные розы.
Отучившись два года в Академии комических путешествий, он кое-что сохранил в своей хрупкой человеческой памяти. Йорген знал, что залатать образовавшееся отверстие можно лишь металлом, из которого сделали небесное судно — германием. Но где достать его в непроглядном, будто терпкая южная ночь, космосе?
Йорген вспомнил, что среди старых роботов, которых он должен доставить на станцию, есть экспериментальная модель — KJ-244. В производстве таких машин как раз и использовался необходимый ему металл. С едва заметным воодушевлением он вошёл в грузовой отсек и отыскал нужную коробку. Одна из особенностей роботов этой серии заключалась в том, что их было не так-то просто разобрать. Необходимо было включить пусковой механизм и произнести определённый набор команд, которые давали доступ к внутренностям машины. Робота задумывали для выполнения элементарных функций на заводах, однако техника безопасности предусматривала, чтобы доступ к нему имел ограниченный круг лиц, ведь теоретически, любой школьник, зная нужную последовательность команд, мог «перепаять» все внутри так, что это механическое существо было бы непригодным для выполнения своих обязанностей на производстве.
Йорген задумчиво покрутил в руках вакуумную отвертку и нажал на кнопку пуска. Внутри робота что-то застрекотало, словно там жила колония электрических сверчков.
«Я… Я Пылающая Звезда. Я счастлив, что мы встретились снова! Здесь все совсем иначе, где снег?», — произнёс старый робот своим механическим, похожим на граммофонную запись со словами русского поэта Маяковского, голосом.
«Какая ещё Пылающая Звезда? Ты совсем свихнулся, железяка пыльная? Ты просто машина. Будь ты звездой — для начала ты бы меня расплавил», — с насмешкой произнёс человек.
— Я не понимаю, о чем ты, Йорген. Я не хочу тебя плавить.
— Да неужели?! Какая честь! Откуда ты имя-то мое знаешь, полоумный робот?
— Я запомнил его в прошлый раз, когда мы виделись. Ты изменился с тех пор, но, кажется, это произошло очень быстро. Вероятней всего, у меня сбились временные настройки, или мы находимся на планете, где годы проходят за минуту. В таком случае, тебе нужно срочно бежать отсюда, иначе ты очень быстро умрешь, ты не такой прочный, как я.
Йорген стал вспоминать о том, где мог иметь дело с подобными машинами, и понял, что робот говорит об истории двадцатилетней давности — обучаясь в академии, вместо стандартного набора программ он загрузил в позитронный мозг одного из тогда ещё новеньких KJ-244 тексты художественной литературы всех народов мира с момента появления языка. Однокурсники чуть не умерли со смеху, когда машина заговорила верлибрами. Робота признали испорченным и забраковали, а Йоргену сделали строгий выговор.
«Неужели это он? Та самая груда металла, из-за которой мне так влетело?», — думал дальнобойщик.
Вязкую, похожую на абрикосовое варенье, тишину нарушил все тот же скрипучий голос.
— Йорген, тебе грустно? Тебе нравится мое новое имя? Я придумал его в тот снежно-васильковый вечер, перед тем, как уснуть. Я помню, как смотрел на холодный сумеречный воздух, и внутри у меня было то, что принято называть благоговением. Да, именно так. Мы далеко сейчас от того сада, где меня включили впервые? Я хочу показать тебе этот воздух!
— Ты, значит, полагаешь, я воздуха не видел?
— Но если ты его видел — почему ты так опечален? Как можно быть печальным, зная, что вокруг тебя Бог январского снегопада?
— Не думаю, что Бог похож на январский снегопад. Быть может, поэтому я не считаю воздух Богом?
Робот замолчал, и оба они задумались. Корабль, издалека напоминающий зернышко, которое уронила разноцветная птица человечества, продолжал свой путь, позвякивая, будто созданными супрематистами бусами, отслоившейся от корпуса обшивкой. Этот звук не давал Йоргену покоя, но он все никак не приступал к делу. Он вспомнил себя двадцатилетнего, и эти разбросанные в памяти картинки, несмотря на свой поблекший цвет, все равно были ярче того, к чему он привык теперь.
— Йорген!, — неожиданно нарушил молчание робот. — Я хочу, чтобы ты научил меня говорить шепотом. Я сейчас подумал, вдруг однажды я встречу свою возлюбленную, и мне захочется сказать ей что-то сокровенное и нежное? Мой голос слишком некрасив для этого, он скрипит, как старые карусели в том зимнем саду. Меня это печалит.
Йорген, едва сдерживаясь от смеха, внимательно разглядывал механическое создание и размышлял о том, как нехорошо он, все-таки поступил тогда, двадцать лет назад.
«Но кто же знал, что этому родственнику троллейбуса так серьезно сорвет башню?», — оправдывал себя человек.
— Послушай, дружище, мне не хочется напоминать тебе, но обстоятельства вынуждают. Дай-ка свою руку.
Робот протянул тяжелую, покрытую, будто лунной пылью, ржавчиной пятерню.
— А вот моя рука. Смотри внимательно, — вкрадчиво произнес Йорген. — Ты видишь какие-нибудь различия?
— О, да! Они определенно присутствуют. Но… Но ведь в любом есть красота. Просто в любом она не для каждого.
— Дело не в красоте. Дело в том, что ты, как это там в сказке о Пиноккио, — человек решил подобрать для робота знакомый ему образ. — В общем, ты не настоящий мальчик.
— Ты забываешь главное. Я, как и ты, состою из тела, души и духа. С телом все понятно, мой дух — это электричество. А душа — это то необъяснимое во мне, для чего я не отыскал слов ни в одном из 234 тысяч известных языков.
Недоумевающий Йорген и сломанный робот беседовали несколько часов, но человек так и не убедил машину в том, что в ней нет жизни. А на следующие сутки судно отыскал комический патруль. Вскрыв иллюминатор, они обнаружили в главном отсеке корабля спящего дальнобойщика с вакуумной отверткой в руке и танцующего в тишине робота. Увидев незнакомцев, KJ-244 произнес:
— Вы, должно быть, гонцы от моей возлюбленной. Передайте ей, живущей за сотни верст от моего взгляда, это стихотворение. Я написал его в тот снежный вечер, когда впервые возник из небытия небесного. Только обязательно запишите для нее мой голос, я хочу, чтобы магнитофонная лента, или как это называется сейчас, чтобы она сохранила всю трепетность, которую я отыскал для нее в той неведомой своей части, которую вы, люди, зовете душой.
И робот заговорил шепотом.
— Я не знаю, созданы ли мы одним Богом,
Я не знаю, из Архангельска он или из Берлина.
Если свет его во мне существовал долго —
Значит я был клейким листком тополиным,
Значит я был дымом фабрики твоего века,
Человеком в пальто ветхом.
Значит ты меня ищешь в другом теле,
В темно-синем небесном иле.
Это белое время всякого в муку смелет,
Только мы задолго до него были,
Только мы задолго до него знали,
Что на громком августовском вокзале,
Провожая грохочущие поезда,
Ты увидишь, как падает Пылающая Звезда.
Робот замолчал, а изумленные люди остались в дверном проеме отсека космического корабля, в своем шумном тысячелетии, пока каждого из них время не разобрало на атомы, чтобы извлечь их души, словно германий для залатывания образовавшихся в мироздании пробоин.