Початый тазик оливье издевательски подмигивал из холодильника зелеными глазами горошка и призывно тряс яйцами, хоть и порезанными.
— Съешь меня, — нежно пел он. — И запей шампанским.
— Отъе*ись, — безапелляционно заявила я. — Это какой-то дегенеративный завтрак получится.
— Вах, маладец, дорогая, — страстно воскликнул цыпленок чкмерули. — Скушай лучше меня! Посмотри, какой я смуглый, вкусный, острый. Ты только разогрей меня, сделай горячим, и мы с тобой, э-э-э…
— Не лезь вне очереди, — обиделся оливье. — Я самая скрепная скрепа, и меня следует съесть первым.
— Я твой скрепа и так шатал, и сяк шатал! — высказался чкмерули.

Свекольный салат грустно молчал, понимая свою конкурентную несостоятельность в этой борьбе титанов.

Шоколадный торт тихо плакал: он и не надеялся, что до него дойдет очередь.

Лобио отвернулось, демонстрируя кавказскую гордость.

— И что мне с вами делать? — вздохнула я. — Жалко же вас. Может, гостей позвать?
— И не мечтай даже, — ответствовал оливье. — Первое января, побойся бога: они дома мной давятся.
— Ну тогда детям вас отдать?
— Вай мэ, слушай, дорогая, дети от тебя вчера еле уползли, — расхохотался чкмерули. — Давай, дорогая, кушай сама, да?

— Не могу, чкмерули-батоно. Сил нет. И зачем я вас столько понаготовила?
— Теперь отвечай за свои порождения, ведьма, — надулся оливье. — Жри давай, пока не лопнешь.
— Ведь не собиралась же. Но как Новый год, руки сами делают.
Что, блять, за традиция сумасшедшая, готовить столько еды, — пожаловалась я, доставая оливье из холодильника.
— Ну так древняя, славянская, — пояснил салат. — Типа года парящего орла. Это в тебе кровь предков говорит. Ты что, не знала?
Славяне приносили в жертву богу зимы девственницу.
Чтобы не холодно было.
А сейчас где их взять, девственниц?
Ты же вот нет, и дома у тебя не водятся. Поэтому теперь бога умасливают обильной жратвой и питьем.
Это жертва, Диана. Так что жри.

— Иди ты нах*й, неоязычник, — разозлилась я и взялась за ложку.

С Новым годом!