Плыл вечер. Хлеба парочка краюх
закускою казалась в тёмной стыни.
И старый друг был лучше новых двух,
поскольку новых не было в помине.
Не лучшим был десятилетний скотч
(хоть всё равно закончился с восходом).
Но это всё потом. Пока же ночь
с озябших стен стекала вязким мёдом.
То книжный шкаф, то вешалки крючок
являлись вместе и поодиночке:
камина склеротический зрачок
из темноты выхватывал кусочки,
чернил дрова, выплёвывал золу,
искрился, как наряд на карнавале…
Часы, незримо спрятавшись в углу,
с прошедшим настоящее сшивали.
Приход рассвета нас застал врасплох,
оставив недоигранною пьесу…
Ночь уходила — тихая, как вздох,
горячечная, как тройной эспрессо.
Целебней оказалось, чем слова,
победней, чем Ваграм или Непрядва,
молчанье, разделённое на два.
А может быть, помноженное на два.