Ты пока еще только ветвь мирового древа,
ни плодов, ни листьев —
ты голая сексуальная ветвь.
Августина, я думаю, что ты не имеешь смысла,
что ты сама по себе — и смысл, и вопрос, и ответ.
Ты стоишь в дверях, наушники оплетают шею,
словно ты желаешь повеситься на веревке нот.
Августина, ты становишься для меня крылатым зверем —
он рычит и поет.
И тогда я думаю, сколько поэзии достанется тебе, Августина,
сколько поэзии одухотворит твою темную жизнь?
Не стихов, а эстетики возведенной на пьедестал секунды,
не стихов, а головокружительного вихря беспощадных,
безграничных чувств?
Чтобы даже в этом «работа, институт, квартира»
возникала перестрелка страстей у стены ресниц,
чтобы кровь обжигала, свирепствовала и бурлила,
чтобы кровь остывала,
потому что холодна кровь птиц.
Августина, я размахиваюсь и бью, потому что больно,
Августина, я смеюсь, потому что безумие — мой костюм.
Раздевая меня, ты становишься потом и солью,
ты — смерть и триумф.
Августина, потому что ненависть и любовь безличны,
я смотрю на твой профиль в дверях, как на свой портрет.
Я искал себя — я нашел тебя, Августина.
Ты останешься?