Мне снится стол обеденный, на скатерти — зола,
Все выпито и съедено, и женщина ушла,
И друг сидит, коньяк глуша, покинувший Париж —
Он заглянул, чтоб не спеша сыграть со мною в бридж.
И карты, пеплом мечены, слетают со стола.
Я думаю о женщине, которая ушла…
А утром вновь осознаю, что друг давно в раю,
Что сам прогнал я женщину свою.
Из жизни вырванный кусок тоской заполнил рок.
За ворот сыплется песок, и заворот кишок.
Опять меня схватила тьма, обьяла кутерьма —
Беды дурман, зимы чума, иль я сошел с ума?
Я бьюсь в молчащие врата, к печали пригвожден,
И как укор немого рта — молчащий телефон.
Мой голос беден, ум мой стар, и в комнате пожар…
Но это — всего-навсего кошмар.
…
Когда-то мне подметки жгло, везло от слова «зло»,
Я думал, счастие пришло — а вышло барахло.
Сияли звездные верха, свидетели греха:
Созвездье Ржи, созвездье Мха, созвездье Лопуха…
Но боль моя дарована другому за пятак,
А мною зацеловано не то, не там, не так.
Ах, мне проснуться бы в аду, с греховностью в ладу!
Но я встаю и завтракать иду…