Он играл за еду, в кабаке одноглазого Тода,
И когда был хозяин слезлив и избыточно пьян —
Забывая, что утром кричал — позовите урода!
Странно кротко просил — а, давай для души, Себастьян…

И кленовая дека привычно касалась ключицы,
Из неведомых далей — спасенье смычок извлекал…
Вдруг нежданная благость являлась на пасмурных лицах,
и светлей становились глубины затёртых зеркал…

Он играл по наитию, будто сказитель рапсоды
сотворял из пространства… (среди завсегдатаев — Кант?..)
Он не помнил себя — до летящей навстречу подводы,
До того, как вернул его к жизни седой музыкант.

Имя дал и науку. А сам убиваемый тифом,
бредил — музыка вечна, а жизнь, как этюд — коротка…
Дом ушёл за долги. Только скрипка с эбеновым грифом,
сохранилась наследством, и ветхий сюртук старика,

да ушитая вдвое, дождливого цвета манишка.
А в подарок от мира — дороги, леса, комарьё…
Но однажды надолго его приковал городишко,
Где впервые в сигарном дыму он заметил её —

Рыжеватые пряди и еле заметно — веснушки.
Словно солнце коснулось, любовью своей золотя…
А в глазах пустота — взгляд уставшей от жизни старушки,
Угловатые плечи и нежная хрупкость. Дитя…

Тучный спутник её, коммерсант, как всегда громогласный.
Бил об стол кулаком и кричал — всем подайте вина!
Лучше выпей скрипач, не ищи её взглядом, напрасно…
И на стонущей «ля» оборвалась вторая струна…

Говорили потом — виновата во всём повитуха,
Не заметила, дескать, в здоровье какой-то изъян.
Кто-то — молча, крестился, а кто-то — преставилась шлюха!..
Только небо рыдало — играй для души, Себастьян…