Сборы скоры, молниеносны.
Я привыкла. Не стоит медлить:
В темноту и почти наощупь,
Хлопнув дверью с изяществом стервы.
Ориентиром, дорогой лунной,
Отражением в луже асфальтной…
И никто ничего не должен,
Кроме незакрытых сквозняков-гештальтов.

Это самое сложное чувство:
Отрицая — не отрицать,
Заполняя пространство и время,
Делать вид… а в итоге — скучать.
Это самая горькая правда,
Это сама сладкая ложь,
Что уходишь решительно, гордо
И обратно уже не прийдешь…
Это форма самозащиты
Облекать в безразчье любовь,
Когда мы обоюдно убиты,
За окном нескончаемый дождь…

Это самое сложное чувство:
Отрицая — не отрицать,
Заполняя пространство и время,
Делать вид… а в итоге — скучать.
Это самая горькая правда,
Это сама сладкая ложь,
Что уходишь решительно, гордо
И обратно уже не прийдешь…
Это форма самозащиты
Облекать в безразчье любовь,
Когда мы обоюдно убиты
За окном нескончаемый дождь…

День сменяет вечер в Вилларибо,
Ночь сменяет утро в Виллабаджо,
А на нашей улице Заречной
Кто-то дерзкий совершает кражу.

Не крадёт он золото-брильянты
И не похищает документы —
Грабит очень трепетное сердце
Той, что в косу заплетает ленту.

В маленькой серой комнате
С видом на нищету
Жили, ютились двое,
Но видели красоту
В ручке дверной обшарпанной,
В ворохе старых газет,
В кресле насквозь просиженном,
В люстре советских лет.
И загадать хотелось бы,
Чтобы не гаснул свет
В маленькой серой комнате
Люстры советских лет.

- Я поеду с одним чемоданом.
- Что ж, приятель, гуляй веселей!
- Неужели совсем не ревнуешь?
- Всё в порядке, Гугл, окей!
Всё при всём в ней: лицо и фигура…
- Люблю. И ненавижу. Дура.

Ваша леди снова жива
После хандры, недосыпа и виски,
После глобального «ты не права»,
Вновь возвратилась к обыденной жизни.

Ваша леди снова идёт
По лабиринтам встреч и прощаний,
Значит, старуха-цыганка не врёт,
Если дорогу ей обещает.

Ваша леди снова жива,
Ей не к лицу ни печаль, ни тоска,
Снова шикарна, со шлейфом нахальности…
Но дрогнет в последней строчке рука…