Мы стираем поцелуями все, что не является нами здесь и сейчас. Наши шрамы и нашу боль, наши тайны и чувство вины. Мы отдаем их друг другу и забираем друг у друга, пока они не растворяются в ритмичном шуме дождя. И дыхания. И биения наших сердец.

Недавно как-то немного взгрустнулось и вот какой вопрос пришёл мне на ум, возможно ли вообще такое, чтобы в наше, столь прогрессивное и такое коммуникативное время, взять, да и просто встретить на своём жизненном пути человека, который не любит особо разговаривать? И провести такое свидание, чтобы в нём было минимум возможных слов? Или таких людей уже не осталось вовсе?

— Вы верите в жизнь после смерти?
— Нет.
— Значит, вы считаете, что после смерти ничего нет?
— До — тоже.

— Есть у меня одна теория насчет женской красоты.
— Хо-хо, как интересно…
Она протянула свой бокал, уже пустой.
— Красивым много обещают, и мало-помалу ложь смыкается вокруг них. Пока они маленькие, им говорят, что они принцессы. Когда подрастают, им прочат карьеру манекенщицы. Чуть позже — актрисы. И они потихоньку расслабляются в мире грез. Теряют всякое упорство.
— А мне вот кажется, что нет ничего упорнее начинающей актрисы. Посмотри на свою сестру.
— Забудь про нее. Речь идет только о мечта…
… показать весь текст …

— А что такого сумасшедшего в поцелуях Пэнни? Она и раньше меня целовала.
— Эйнштейн определял сумасшествие, как «делать постоянно одно и то же, снова и снова, надеясь, что результат будет разным». Опираясь на это определение, у Пэнни давно снесло кукушечку.

Жизнь, более или менее, состоит из скуки, хотя именно в состоянии скуки, больше того — благодаря этому состоянию, понимаешь, чего она вправду стоит. Как только скука закрадывается в вас, как только вы склоняетесь перед ее незримым господством, все остальное теряет смысл. То же самое можно сказать про боль. Конечно. Только боль сосредоточена, а скука это мучение, которое не гнездится нигде, которое ни на чем не держится, которое неуловимо и пожирает изнутри. Чистейший пример распада, действия которого не чувствуешь, но который понемногу превращает вас в развалину, не вызывающую интереса у других, да, в общем, и у вас самого.

В языке эскимосов, живущих возле Берингова пролива, есть слово «кунлангета». Так они называют человека, который постоянно врет, мошенничает, крадет вещи, насилует женщин. Он не обращает внимания на правила, и его постоянно приходится вести к старейшинам общины для наказания. На вопрос, что бывает с таким кунлангета, эскимосы ответили: «Кто-нибудь сталкивает его со льда в воду, пока никто не видит».

По своей природе аргумент первопричины ничем не отличается от воззрения того индуса, который считал, что мир покоится на слоне, а слон — на черепахе; когда же индуса спрашивали: «А на чем же держится черепаха?» — тот отвечал: «Давайте поговорим о чем-нибудь другом». И впрямь, аргумент первопричины ничуть не лучше ответа, данного индусом. Ведь нет никаких оснований считать, что мир не мог возникнуть без причины; с другой стороны, нет никаких оснований считать, что мир не мог существовать вечно. Нет никаких оснований предполагать, что мир вообще имел начало. Представление о том, что вещи обязательно должны иметь начало, в действительности обязано убожеству нашего воображения. Поэтому, пожалуй, мне нет нужды более тратить время на разбор аргумента первопричины.

Разносчиками малярии являются комары, а безумия — средства массовой информации.

Как-то раз я ходила замуж, сглупу — за приличного человека. Институт брака был закончен, и теперь я знала о себе две вещи: замуж я больше не пойду, никогда, нет, и не просите, и — да — я люблю негодяев. И это мой осознанный выбор.

Мне нравилось, что в конце письма он вместо «целую» ставил «кусаю».

Я не читаю лекций
и не лечу убогих…
У ноты всегда есть терция,
у дверей — пороги…
Не стой… (Навсегда,
в ослепительном неглиже,
шагни — или туда, или сюда,
хули там уже…)
Слова бывают лишними…
Так или иначе — закончиться.
(вот, попадаются же «пустышки»,
а сосать не хочется…)
Всё гениально и просто —
иммунитет к яду.
… показать весь текст …