От огня, что она удержала, ей сводит челюсть,
но иначе нельзя, потому что другому — много.

Лунный ветер под небом тихим скрипит в качелях, белым пламенем молча поблескивает дорога.

В этом мире безбрежном тогда и царит затишье,
если держишь огонь, через раз осторожно дышишь.

Светлый образ и плавность линий, лицо подростка, сохранить бы покой полуночный и заоконный.
Удержать эту силу порою совсем непросто, потому что огонь никогда не любил оковы.

Лунный ветер вокруг качелей сплетает кокон.
У нее же и сердце дракона, и взгляд дракона.
… показать весь текст …

Есть люди, в глазах которых девятый вал,
распахнуто небо, маяк безбережных чует. -
Ночуешь в них моряком, тем, что спасся чудом, и не замечаешь, как гибельны их слова.
Как много в них разрушительной тонкой лжи, насмешек к доверию, выверенной истомы…
С рассветом вдруг понимаешь, как ты бездомен, обманут и брошен в недружественной глуши.

Есть люди, лишенные всяких имен и чувств.
В них рушатся города — не найти маршрутов
от сердца до сердца. Всю жизнь посвятить кому-то для них — преступление против себя. — Ночуй
за дверью; прищур, расчетливый чересчур, — у тех и других. Чем ближе к ним, тем виднее:
то ловят, как в невод, то глухи к тебе и немы;
и можно стать словом, уловом блесне и нервом…

Но я уже не хочу.

Имя твое бы высечь на сердце загодя —
не страшно тогда и в жизнь, и в другие странствия.

Солнце дрожит в небесных весенних заводях, и дрожь эта требует чуткости и участия.
Имя твое шифровать бы татуировками — деревом Тургора, пятой стихией — в памяти.
Солнце сегодня робкое, небо робкое, тихо дрожат от легкого ветра заводи.

Загодя, вырезать имя на сердце загодя,
чтобы не страшно ни в омут, ни в жизнь, ни в заводи.
Чтоб на изнанке, твердой рукой записано,
пульсировало и вело за дрожащей высью нас.

И в свете счастливого, и среди мрака лютого —
чтоб помнить, как я, несмотря ни на что, люблю тебя.
… показать весь текст …

Дорогая, опасная, я не врал,
говоря, что курить бы тебя взатяг —
и срывался в аврал, в тишину, в астрал, к охреневшему марту, ко всем чертям. Круг чертя от тебя, подводил черту и орал, чтобы связки себе сорвать — потому что не мог тебя бросить тут, но не мог прикоснуться и целовать.

Мы расплавились, милая, мир уплыл из-под ног, из-под нот, из любых систем, мы острели, как лезвия и углы, было слишком немыслимо так хотеть обнажаться, разжаться и всем собой прижимать тебя к сердцу на всех ветрах. Я не врал тебе, милая, что любовь, я вообще ни про что никогда не врал.

Я срывался в астрал, я себя вскрывал, было яростно больно, потом светло. Я хотел тебя всю проживать в словах, только мне не хватило на это слов. Я не врал, что курить бы тебя взатяг — хриплым вдохом в груди задержав, грустить.
Но срывался от нас, от тебя, к чертям.
Ну, прости, если можешь.
Прости.
Прости.

18.02.19

тишина эмпата, динамика психопатов —
март расставил капканы на каждом шагу до лета.

просыпайся, спасайся, если пока что спал ты, не смотри, кем уже капканы его задеты.
мы идем, если нас назад за рукав не тянут, если не помогая — хотя бы нам не мешают.
отключайся от прошлого, превозмогая тягу, нас подхватят другие силы земного шара.
мир велик: из монголии внутренней виден выход — к диким фьордам, из портов, к лодыжкам самаритянок…

выбирая, куда, — выбирайся отсюда тихо.
чтобы слышать, где клацают в этот момент капканы.

Мне кажется, что истина проста: устать и оторваться от листа, заняться мартом, жизнью и любовью, не письмами — от них ты хмуришь брови, уставший между строчками читать.
Мне кажется, ты можешь быть любым: унылым, робким, радостным, но — быть. Не вписанным в страницы, а реальным. Пусть строки, что написаны, — фатальны, но люди на фатальности слабы.
А истина — простая немота, ладонь, с утра коснувшаяся рта, и поцелуй до сказанного слова. Написанное больше не готово вместить и половины этих тайн.
Да, истина теперь совсем проста: забыть про лист и выйти из листа, когда он перепиской обескровлен.

Заняться мартом, жизнью и любовью.

Заняться жизнью, выйдя из листа.

24.02.19

То ли вечер, то ли прошло вчера,
но уже практически не болит.

Это боженька чисто во мне прибрал: ничего, кроме честности и любви.
Ни в атаку, ни в драку, ни на рожон, если ты не взаимно, совсем не лезь.
Приходи безоружен и обнажён, целиком приходи — вот тогда я есть.
Видно, боженька чисто во мне прибрал: ни тоски, ни иллюзий, ни суеты.
Приходи ко мне голым, ведь голый — прав: ни единой фальшивой чужой черты.
То ли вечер, то ли вчера прошло — кто-то сердце мне заново мудро свил.

Если понял — иди, но без лишних слов.
Ничего, кроме честности и любви.

18.02.19

У меня есть идея — спорим, тебе понравится.
Ты пока не поймешь, упускающий связь детальную.

Я ее собираю в соцветия, словно травница — постепенная перспектива, дорога дальняя.
Слово действует медленно, если оно обронено в нужный час, прорастает и ноет тоской сердечною.
В подходящий момент все задуманное откроется — и тогда уже сопротивляться, конечно, нечего.
Наша разница в том, что ты вновь пренебрег деталями, но они, как пыльца, растираются между пальцами
и дурманят, зовут тебя в новое испытание.

Пожалеешь, конечно.
Но, спорим, тебе понравится.

Это она, и она в него влюблена.
Бури — ничто по сравнению с ней самой.

Она набегает буквами, как волна: прочти ее всю и не тронься потом умом.
Это она, по словам ему, поделом. Кипучая синь и страсть у нее в глазах
сердце ему завязала морским узлом — он все пробует развязать.
Это она, и тюрьма ему, и приют. Куда бы ни делся, везде ею с толку сбит.
Он несколько раз рычал на нее «убью», сдавался и шел любить.
Бури — ничто по сравнению с ней самой. Как, впрочем, другие, побег, тишина, стена.

Он пробовал этим ее заглушить — не смог.
Он пробовал перебивать ее, но умолк.

Поскольку повсюду,
… показать весь текст …

Было много попутчиков, разных: скупых советчиков,
игроков и лгунов, любимых и благодетелей.

Говорят, чужаки не проходят порога вечности, но мы с ними совсем не напрасно однажды встретились.
Говорят, что я генератор и слов, и случая, провидение мне в рукав положило джокера.
И одни во мне иссякают, уже не мучая, а другие следы оставляют во мне глубокие.
Я — охотник за памятью, камеры их сердечные отмыкаю, впускаю свет, их пишу в истории.

Говорят, чужаки не проходят порога вечности.
Нет, не все. Только те, кому правда идти не стоило.

7.02.19

Расстегивая пуговицы на кофте,
отмечай ее в памяти: солнце, немного кофе,
запах тела, зрачки, расширенные от счастья, колотящийся пульс; открывайся, не защищайся.
Пусть любовь будет южным ветром, глотком весенним,
неотступной, без оговорок и опасений.
Пусть тебе отдает тебя — для того вы живы, потому тебя к ней и тянет неудержимо.
Расстегивая пуговицы дрожаще, как будто забыл, как справиться с настоящим,
бери его пальцами, нежно и осторожно, бери его как свое — потому что можно.

И каждый удар сердечный за тонкой тканью
лови, словно время, текущее под руками.

31.01.19

Размечая карту, верни на неё весну —
от бесснежной зимы я всегда уставала быстро.

Южный город почти в невесомости утонул, в нем по-старому тесно небесным контрабандистам,
и мечтателям, и любовникам городским. Этот мерный январь стал им отмелью или мелью.
Отмеряй нам весну, выводи ее от руки, запиши в нее то, что мы раньше творить не смели.

Звездный порох ложится в небесную кобуру, лунный грош остывает в кармане контрабандистов.
Если будешь прокладывать по январю маршрут, пусть весна в нем наступит — насколько возможно — быстро.
По бесснежным дворам скука мается, волочась. Нет простора любовникам, путникам, космолетам.

Знаешь, кажется, для весны самый верный час.
Время выбрать ее нужной точкой для всех отсчетов.
… показать весь текст …

Такая странная безмятежность,
покой и собранность для любви,
что мир не хочется делать прежним, всего лишь время остановить —
и жить как в раковине у солнца, простым отшельником, чудаком.
Пусть только важное остается: лежать в обнимку и босиком ходить по полу, ловить минуты для поцелуев и теплых слов.
Такое странное бьется утро к нам в заоконность со всем теплом, что только окна открыть и душу, дышать морозом, ложиться в плед.
Не возвращаться и не нарушить законы новые на земле.
Такая странная безмятежность — застыть улыбкой, остаться в ней.

Давай забудем о мире прежнем.
Его для нас уже больше нет.

8.01.19

Мы давно уже можем игру, игнор,
«абонент недоступен», «прости, дела».

Только близится предновогодний норд, чтобы нитка со старым оборвалась.
Ни в мейнстримах, ни в зимах, ни в суете не бывает такого, что греет нас:
притяжения душ и влюбленных тел, интереса учить, ощущать и знать.
Мы давно уже можем абсурд, контроль, роль на вырост и выход на крики «бис».
Только все это старо и не остро — ни огня, ни динамики, ни любви.
Мы способны в молчание, в путь, в слова, слабость звеньев и полный уход на ноль.

Только близится предновогодний норд,
если хочешь не рвать со мной, быть со мной,
успевай мне сказать это.
Успевай.
… показать весь текст …

И ветивер, и теплый медовый воск,
ночь на шерсть свою снег собрала, как звезды.

Город выплыл, как сказка под Рождество, и разжег в ней огни, и построил мост нам.
Мы идем по бликам его свечей — ворошить ли прошлое, ворожить ли?
В этом новом мы встретились низачем, а потом оказалось — делиться жизнью.
Мой серебряный луч, маячок в ночи, моя ветка еловая, запах детства,
ты пришел мое сердце тогда лечить и теперь из него говоришь мне «здесь я».
Ночь стоит у крыльца, серебрится мех, снег рассыпан по ней, как по небу звезды.
В доме теплятся свечи и слышен смех, потому что любовью наполнен воздух.

Город выплыл, как сказка, большой, живой, и ветивер, и запах еловых веток.
Тишина и мерцание.
Рождество.
… показать весь текст …

Мы со снегом не видимся где-то примерно год,
у меня с апреля огонь, и в груди — огонь.

У него — снежинки в чье-то окно стучат; мне, как зимней, всегда дано по нему скучать.
Мы не видимся, он осыпается там, где я не вписалась в маршруты снежного бытия.
И поэтому я по памяти рядом с ним. Часто память — всего лишь умение сочинить.
Мой далекий, любимый подряд уже столько лет. Мы, казалось бы, в жизни одной, на одной земле.

Только видимся где-то примерно ни разу в год.
Ты — зима. Я — огонь.
Одинокий порой огонь.

3.01.19

Здравствуй, северный ветер, в цвет моего крыла.
Время тикало, чтобы теперь обнулить отсчёт.

Да прощу я таких, с кем остаться я не могла. Да простят меня те, кто сейчас себя здесь прочёл.
Время будет нестись, заходя на другой виток, не щадя никого, с кем расправился метроном.
Да прощу я таких, кто остался мне пустотой. Да простят меня те, с кем я больше — не об одном.
Здравствуй, северный вдох, мой уверенный взмах крыла. Остаются мои, остальных заберёт метель.

Для оставшихся там — в новой книге не будет глав.
Для оставшихся здесь — будет право со мной лететь.

Никого не возьму на свою убывающую луну.
Каждый должен сам, каждый выберет верный час.

Отпускай в глубину, в эту бездну меня одну, доверяй мне, не обещай, но иди встречать.
Мы — всегда одиночки, но прирастаем к родным корням, пускаем сами корни, раскидываем листву.
Не обещай мне, но оставайся и жди меня, ведь возвращаясь к тебе, я знаю, зачем живу.
Обыкновенной, мне остро нужен земной покой — он в необычном нам дарит крепость и маяки.
Не обещай мне, но обязательно жди такой, какая сможет опять коснуться твоей руки.
Мне много жизней, они сплетались в меня одну, мне нужно выйти, чтоб, как и раньше, их различать.

Я дорасту сама в свою наполненную луну.
И буду рядом, когда для встречи настанет час.

26.11.18

Она выйдет из осени так, словно всё — ее:
шелест рыжего, вечный питер, огонь и мед.

У нее за плечом магистрали и города и бесстыжий талант им себя никогда не дать.
То ли ведьма, то ли похожа (глаза не лгут), но ее эти призраки осени берегут,
эти признаки отличают ее в толпе. И такую ни рассказать до конца, ни спеть.
Шумный праздник в крови, оглушительный хеллоуин, в каждом слове она обнажается до любви.
В каждом слове ее — или скорость, или пожар. И прирученный байк зверем дремлет у гаража.
Отдавайся, снимай экип, как броню, живьем приходи подтверждать, что по праву здесь всё — ее.

О такой — аж до фильтра докуривать октябри.
Привыкая, что осень ее в тебе повторит.

31.10.18

Добрый друг, снова осень твоя хандрит —
на погоду, а может быть — перелом.

Мы так долго держали ее внутри, так давно в ней смешались добро и зло,
что теперь стало ясно — виновных нет. Каждый равно в ней был и чужой, и свой.
Первых мир обратит в прошлогодний снег, а вторые расскажут, что ты живой.
Здесь хандра, милый друг, превращает нас в имена, лимбы памяти и труху.
Но она для сравнения нам дана тем, кто встречи рисует всем наверху.
Если кто-то без памяти в нас влюблен, то бесстрашие стоит полынных правд —
только он этой горечью сколет лед и откроет нам сердце для новых ран.
Если кто-то пустой — этот лед звенит, и никак его больше не расколоть:
ни словами, ни солнце загнав в зенит, ни заставив испытывать стыд и злость.
Кто-то там, наверху до того умен, что хандру как лекарство всем нам привил.
… показать весь текст …