Вот вам тест на любовь к родине, любовь, которую не впишешь в паспорт, потому что не гражданством она измеряется, и не временем проживания, и не адресом, и не недвижимостью… Любите ли вы «Любовь и голуби»? Да? Ответ: Россию вы любите тоже. Просто потому что… а как еще? Как не любить-то? Это ж наше!
Вот он! Кузякин. Василий. Егорыч. Иванушка-дурачок. Крадет заначку, потому что с чубчиками — они ж кра-а-си-и-и-вые! Являет чудо — поит голубя изо рта. Пьет пивко из советских столовских кружек — «чтоб вкус не забыть». Словно стыдясь, чмокает жену, как пятиклассник. Жмет ей руку, отправляясь на юг. А она гладит галстук и пришивает карманчик к его трусам (с булавочкой!). А он слушает бред Раисы Захаровны про гуманоидов, экстрасенсов и телекинез как сказку на ночь. Эх, Вася, Вася! «По пьянке все закрутилось». Пожить покрасивше захотелось. Но городская любовь колит кактусом. Ёшкин кот. А потом… не шутя, не играя: «Я умру, Надь! Я за вас умру. Обидел я вас. Я чем хошь расплачусь. Жизнь свою отдам».
Наше! Много-много раз наше. Родное. До инфаркта микарда (помните, как дед Митяй жену свою хоронил?). Тут вам и балагурство, и пляс, и частушки, и фигуры разные (печальная, разлучная…), и водочка из умывальничка (или из чайничка), и причитания, и драки, где рифмуются «убью — люблю» и деревенский, могучий и свободный говор, ёшкин кот (цитирую Василия), и, что характерно (цитирую деда Митю), много чего еще.
Я вот, например, и тоску и серьез отыскала в простой, незатейливой, легко стилизованной под лубок картине. Тоска по небу — раз. По сказке — два. По хорошему русскому человеку — нет! — по святому русскому человеку — три.
Есть у Василия одна заветная история, почти сказка, вынесенная из детства, и светлая, и печальная. Идеальная. Он рассказывает ее дочери, словно о себе рассказывает. Александру Михайлову удалось в этой сцене немыслимо распахнуться. В душу свою перевоплотиться, говорить душой. Светящиеся, чистые глаза, неловкость, стеснительность, робкая улыбка. Видно сразу, что его герой не привык красоваться разговором, больше молчит, а, говоря, словно извиняется, что сказал так много, растревожил. Очень трудно играть наив, хрустальную душу и не скатиться до упрощений, до карикатуры, до лжелубка «Участка», сыграть этот наив так, чтоб он не выглядел насмешкой над человеком, чтоб он приподнимал и окрылял героя.
Так вот. История: жил-был деревенский дурачок Володька. Голубей любил. В Церкви заброшенной они гнездились. Ходил туда, хлеб им носил. И рубашка его любимая красная вся в мелких дырочках была — от коготков махоньких. Шабашники его убили. Встрял в драку. Наивный — образумить хотел… В этой рубашке и хоронили потом. Юродивый — ума не было. Зато души и силы хоть отбавляй! Василий мальчиком был на этих похоронах и опыт-урок святости и чистоты усвоил тогда. С тех пор и легла к небу душа, не оторвешь. С тех пор и ЛЮБИТ. Всё и всех. Даже Раису Захаровну. Что ни говори, неслучайно все-таки Василий рифмуется с Россией.
Я восхищаюсь режиссером Владимиром Меньшовым, потому что он верит в возможность такого Человека. Потому что он смеется вместе с ним, а не над ним. Потому что он думает, что люди все еще добрые.