Вот человек, он всем доволен
И вдруг берёт его в тиски
Потребность в горечи и боли
И жажда грусти и тоски

С утра душа ещё намерена
исполнить всё, что ей назначено,
с утра не всё ещё потеряно,
с утра не всё ещё растрачено.

Я дряхлостью нисколько не смущен,
И часто в алкогольном кураже
Я бегаю за девками еще,
Но только очень медленно уже.

Все это кончилось, ушло,
исчезло, кануло и сплыло,
а было так нехорошо,
что хорошо, что это было.

То ли поздняя ночь, то ли ранний рассвет.
Тишина. Полумрак. Полусон.
Очень ясно, что Бога в реальности нет.
Только в нас. Ибо мы — это Он.

Сегодня все надеются по-разному:
на Господа, на время, на авось,
а если доверяться только разуму,
намного тяжелей бы нам жилось.

Любой мираж душе угоден,
любой иллюзии глоток…
Мой пёс гордится, что свободен,
держа в зубах свой поводок.

Чужую беду ощущая своей,
вживаясь в чужие печали,
мы старимся раньше и гибнем быстрей,
чем те, кто пожал бы плечами.

Смешно грустить о старости, друзья,
в душе не затухает Божья искра;
склероз, конечно, вылечить нельзя,
но мы о нём забудем очень быстро.

Хотя, стремясь достигнуть и познать,
мы глупости творили временами,
всегда в нас было мужество признать
ошибки, совершенные не нами.

Когда природе надоест давиться ядом и обидой, она заявит свой протест, как это было с Атлантидой.

Между слухов, сказок, мифов, Просто лжи, легенд и мнений,
Мы враждуем жарче скифов За несходство заблуждений

Мы столько по жизни мотались,
что вспомнишь — и каплет слеза;
из органов секса остались
у нас уже только глаза.

Все, конечно, мы братья по разуму,
только очень какому-то разному

Пора! Теперь меня благослови
в путь осени, дождей и листопада,
от пламени цветения и любви
до пепла увядания и распада.

Днём кажется, что близких миллион
и с каждым есть связующая нить,
а вечером безмолвен телефон,
и нам по сути некому звонить.

Мы варимся в странном компоте,
Где лгут за глаза и в глаза,
Где каждый в отдельности — против,
А вместе — решительно за.

Нисколько прочих не глупее
все те, кто в будничном безумии,
прекрасно помня о Помпее,
опять селились на Везувии.

Время жизни летит, как лавина,
и — загадка, уму непомерная,
что вторая её половина
безобразно короче, чем первая.

Из века в век и год от года
смеясь над воплями старателей,
бренчит российская свобода
ключами сменных надзирателей.