И больше ни о чём тебя не попрошу.
На стёклах ледяных играет мёрзлый глянец.
Зима сковала пруд, а вот и снег пошёл.
Смотри, как я пляшу, последний стрекозёл,
Смотри, уродина, на мой прощальный танец.

Ах, были времена! Под каждым мне листком
Был столик, вазочки, и чайник со свистком,
И радужный огонь росистого напитка…
Мне только то и впрок в обители мирской,
Что добывается не потом и тоской,
А так, из милости, задаром, от избытка.

Замёрзли все цветы, ветра сошли с ума,
… показать весь текст …

Жизнь выше литературы, хотя скучнее стократ.
Все наши фиоритуры не стоят наших затрат.
Умение строить куры, искусство уличных драк —
Все выше литературы. Я правда думаю так.

Покупка вина, картошки, авоська, рубли, безмен
Важнее спящих в обложке банальностей и подмен.
Уменье свободно плавать в пахучей густой возне
Важнее уменья плавить слова на бледном огне.

Жизнь выше любой удачи в познании ремесла,
Поскольку она богаче названия и числа.
Жизнь выше паскудной страсти ее загонять в стр…
… показать весь текст …

Троллейбус — своего рода трамвай с человеческим лицом: у него есть всё-таки некая свобода манёвра.

О. Генри по-русски, при всём таланте его переводчиков (в первую очередь, Чуковского) не звучит, потому что О. Генри действительно совершил определённую революцию в языке американской новеллы. Без него этот тончайший языковой синтез, в котором плавают на равных цитаты из газет, из политических клише, из речей политиков, какие-то жаргонизмы, в том числе воровские, — без этого языкового сплава О. Генри не производит должного впечатления. Он великолепно работает со штампами, а чтобы знать эти штампы, надо, по крайней мере, там жить и читать контекст… И настолько многослоен этот язык. Я даже не знаю, с кем его сопоставить. Вот Зощенко, скажем, на фоне О. Генри довольно однообразен. Это юмор языковой прежде всего, юмор стилистический. И, конечно, самый адекватный перевод самого простого рассказа вроде «Последнего листа» или «Даров волхвов» не даст вам представление об этом писателе.

«Пора забыть подлое либеральное заблуждение насчёт того, что государство служит народу и нанимается им как жилконтора или пекарня. Государство никому не служит, оно само по себе цель и никому не даёт отчёта! В чём цель Бога? Человек тем и отличается от зверя, что способен заниматься вещами, не приносящами немедленной выгоды, — а лучше бы и не приносить никакой, ибо выгода есть понятие хазарское, мелочное, вечная торговля со Всевышним. В монастырях не спрашиваю, зачем. Сказано сажать редьку хвостом вверх — и будешь сажать, ибо не здравомыслие твоё подвергают проверке, а послушание.».

Выбора нет у тополя, вянет его листок.
Древо растет, где вкопано, и облетает в срок.
Сколько ему отмерено, столько ему и цвесть.
Выбора нет у дерева, а у меня он есть.

Мне дал Господь свободу воли, мне этот выбор по плечу,
Кручу-верчу, меняю роли, скачу туда, куда хочу!
Трильоны вариантов разных, мильоны дивных эскапад —
Могу себе устроить праздник, могу себе устроить ад,
И если выбор мой греховен — я сам и буду в нем виновен,
И если я устрою ад, никто не будет виноват.

Выбора нет у…
… показать весь текст …

Ничего не может научить писать вас прозу. Вы либо умеете, либо нет. В отличие от стихов. Стихи можно научиться писать, а прозу нельзя. Могу даже сказать, почему. Для прозы мысль необходима (это старая пушкинская формула). Стишки могут быть прекрасные иногда за счёт просто такой литературной болтологии и за счёт хорошего качества формы. Если вы прекрасно рифмуете, то вы можете зарифмовать хоть полную ерунду. Ну, как в посланиях Бродского к Голышеву, где очень много слов, очень много мыслей — и практически ничего от этого не остаётся, хотя это виртуознейшие тексты. Я боюсь, что проза требует чего-то другого. Она требует языковой ткани.

Я считаю, что если вы недовольны собой, значит у вас есть перспективы, и значит всё правильно. Вот человеку, который доволен собой, я предложил бы много рецептов: совершить путешествие, влюбиться, попасть в кризисную ситуацию. А человеку, который недоволен собой, ничего делать не надо. Другое дело, если ваше недовольство переходит в депрессию — тогда надо лечиться. А если вы просто недовольны собой, то что же в этом плохого?

Когда бороться с собой устал
Покинутый Гумилёв
Поехал в Африку он и стал
Охотиться там на львов.
За гордость женщины, чей каблук
Топтал берега Невы,
За холод встреч и позор разлук
Расплачиваются львы.

Воображаю: саванна, зной,
Песок скрипит на зубах.
Поэт, оставленный женой,
Прицеливается. Бабах.
Резкий толчок, мгновенная боль.
… показать весь текст …

Для меня Виан, Хармс и Кафка — писатели одного уровня, три гения, которые определили и трагедию XX века, и всё-таки бессмертие духа детства. Волшебного, лёгкого духа детства. Может быть, это единственное, что остаётся — какие-то странные дощечки, непонятные крючки или кафкианские странные сны, или виановские песенки. Единственное, что остаётся в такие времена, — это насвистывать. Хотя это никого не спасает, но позволяет, по крайней мере, светить будущему.

Отсутствие паники по ночам — признак того, что правильно выбрал дело своей жизни.

Жадность — это когда вы бережёте то, что у вас есть, а алчность — это когда вы страшно жаждете того, чего у вас нет, когда вы жаждете обладать миром. И в этом смысле при выборе между жадностью и алчностью я, конечно, на стороне алчности. Мне хочется больше и больше: больше впечатлений, больше интересных людей, больше похвал, почёта, больше денег в том числе. Мне все эти желания, увы, в высшей степени присущи.

..
Если б я не боялся тюрьмы и сумы,
И новейшей чумы, и ближайшей зимы,
Пьяной стычки, прилипчивой клички,
Или будущей тьмы, цепенящей умы, —
Не цеплялся за жизнь, за которую мы
Опасаемся лишь по привычке —

Ибо что нас тут держит? — бессмыслица, пар:
Полный парочек, нежно просвеченный парк
Или солнца случайная прихоть —
На закате горящая охрой стена,
Или музыка, после дождя, из окна, —
Если б я не боялся накликать,
… показать весь текст …

Когда художник слишком долго заставляет себя сознательно снижать планку — ради массовости, кассовости, попадания в тон времени и по тысяче других причин, — он в конце концов теряет способность взять свою обычную высоту.

Лучше сколь угодно дурной человек, чем нелюдь, самое присутствие которого заставляет меня, как собаку, скулить, щериться и в конце концов вцепляться ему в горло.

..
Приморский город пустеет к осени —
Пляж обезлюдел, базар остыл, —
И чайки машут над ним раскосыми
Крыльями цвета грязных ветрил.

В конце сезона, как день, короткого,
Над бездной, все еще голубой,
Он прекращает жить для курортника
И остается с самим собой.

Себе рисует художник, только что
Клиентов приманивавший с трудом,
И, не спросясь, берет у лоточника
… показать весь текст …

Когда я вернусь назад, мне будет уже не надо
Ни сквера, где листопад, ни дома, где эстакада.
И лестница, и окно, в котором цветет закат,
Мне будут чужды равно, когда я вернусь назад.

С какою тоской сейчас гляжу я на листья в лужах,
На толстых, до самых глаз укутанных, неуклюжих
Детей, на дверной косяк с объявкой «Куплю — сниму»…
Кому это нужно так, как мне теперь? Никому.

Подъезд, предзакатный свет, Эдем убогий и смрадный —
С тоской ли глядят мне вслед? С гримасою ли злорадной?
Нет, думаю, без…
… показать весь текст …

Наш мир не слетел с основ ещё, но запах уже гиений:
Повсюду стоят чудовища и требуют извинений.
Простите, ваше кладбищенство, что я осудил убийство.
Прости меня, оскорбившийся, за то, что ты оскорбился.
Простите, наше сатрапище, за то, что мы ходим маршем,
Мешающим вашей трапезе публичным презреньем к старшим.
Простите меня, омоновцы, простите меня, Росгвардия,
За то, что мы плохо молимся на чудище ваше главное.
Простите за то, что слушали про веру мою в единство,
За то, что я верил в лучшее, за…
… показать весь текст …

..
Вот вам, братцы, то ли ода,
То ль комический лубок.
У российского народа,
Что глубинен и глубок,
Были два заветных кода,
Два трагических исхода:
Колобок — и воевода
По прозванью Коробок.

От того, что слышал в детстве
Коробок про Колобка,
Вышло множество последствий
Для ЦК и для ЧК.
… показать весь текст …

Сегодня очень много людей, которые наслаждаются собственным падением. Я их лично знал. Сейчас, слава богу, не знаю. Но я знал таких людей, которым доставляло наслаждение сознавать собственную дрянь, собственную мерзость. И они надеются, что это источник творческой энергии. Но, ребята, дьявол же — великий обманщик. Ничего у вас не выйдет.