Разумеется, многие не могут понять этих идей, даже такой умный человек, как брат. Я до сегодняшнего дня не мог охватить их в во всем объеме. И я скажу ему: это революция идей, революция, понимаешь? Тебе не отрубают голову, но более или менее вежливо просят тебя какое-то время держать язык за зубами, ну скажем, год, два, до тех пор, пока народ достигнет известной зрелости. Потом тебе, конечно, разрешат иметь своё собственное мнение, но, может быть, тебе это уже не понадобится.

— Мне кажется, что он втюрился в нее, но это между нами. Однажды он представил ее мне. Она похожа на красивую итальянку. Может быть, он хотел возбудить во мне ревность? Он не знает, что я не способна ревновать, для этого я слишком красива.

Да, конечно, Ней и Мюрат по гроб жизни оставались бы капралами, если бы они ждали, пока Наполеон станет Цезарем.

— Так вы не верите в реформы?
— Надувательство. Чистейшее надувательство. Раньше небо на землю обрушится.
— Но тогда ведь это обман!
— Обман? А что ж еще? Знаете, как называют то новое лицо, которое стоит нынче во главе правительства? Пятиминутная горелка. Он бодрствует только пять минут. На шестой он засыпает.

— По правде говоря, — начал он, — с тех пор как мир стоит, в нем существуют только господа и слуги, господа и слуги — больше ничего. Если вам внушат другое, вас просто обманывают. Господа и слуги, или, точнее, господа и рабы. Я в этом уверен.
Он считал, что люди с течением времени стали учтивее, вот и вся разница. Прежде господ называли властителями, а слуг — рабами, теперь господ величают «шефами» или «директорами», а слуг — служащими или сотрудниками, чтобы польстить им. И даже коллегами. Во времена французской революции их из вежливости называли «гражданами». А по существу все это одно и то же. С тех пор как стоит мир, рабами управляет небольшая кучка господ.

О, как она несчастна!
Она опустилась на стул, тут же встала и опять — из комнаты в комнату, из зала в зал. Платье все больше соскальзывало с плеча.
А ведь было время — путешествия, балы, Париж, Ницца, Италия — одна радость сменяла другую, каждый новый день был блаженством. Но случилось то, что должно было случиться: их разлучили. Нет, если говорить правду, она его и не любила, она любила другого, раньше еще. Ни у кого в целом свете не было улыбки краше, чем у него. Так, с этой улыбкой на устах, он и запечатлелся у нее в памяти. Но связать с ним свою жизнь было совершенно невозможно. Он был беден, без гроша за душой. Невозможно. И она вышла замуж за этого негодяя — почему в сущности? Не потому ли, что женщины ему проходу не давали? Он изменил ей в первый же день. Да, зачем, зачем она стала его женой? Разве только, чтобы заполнить пустоту, которая осталась у нее в душе с тех пор, как ее разлучили с тем.

Короли любят ничем не загороженный вид.

Он подробно описывал, как они забивали по двести свиней в день. Так вот, стояло большое колесо, и свиньи висели головой вниз; удар ножом по шее — и уже льется кровь.
Женщины вскрикнули.
— Но, сударыни, свиней, согласно предписанию, оглушали по всем правилам науки и техники.
Кровь, само собой разумеется, аккуратно сливалась, и вот уже звонит звонок, свинья исчезает в люке и поступает в цех, где ее обваривают кипятком. А сверху уже ползет другая свинья, визжит и бьется на крюке, удар ножом по горл…
… показать весь текст …

Впереди плоских железных касок шагает молодой американский офицер. Он немец, фамилия его Мартин. Ему было сказано, что немецкие солдаты отрубают детям руки. Он читал об этом в газетах, он даже собственными глазами снимки видел. И вот он пришел, чтобы стереть с лица земли этих извергов рода человеческого.