Что же нам нужно с тобою?
Сломаны оба крыла.
Стала как будто другою.
Или другою была?
Или с другим была рядом,
С тесным, колючим, немым?
С тем, с кем всегда была рада
Вместе быть. Только двоим
Нам не исправить ошибки
Всех этих праздничных дней.
Стали глупее улыбки,
Фразы больней и смелей,
Стали безбожнее ночи.
Мы с тобой в разных такси:
… показать весь текст …

И булавок много, и кукла в чистке —
И начать бы заново, да нельзя.
В ней характер, видите ли, буддистки:
Карма, видите ли, стезя.

И Творец бросает, почти не целясь,
Темноглазых, вылюбленных в лицо:
«Вот тебе, почитай за ересь,
За потеху, сонмище подлецов».

И они стабильно уходят к рыжим,
Ломит крышу массой дебелых тел.
А последний, глянь-ка, красавцем вышел.
Ты его хотела в свой раб. отдел?
… показать весь текст …

При посторонних он — молчок.
И даже взгляда не допустит.
Украдкой, вскользь, через плечо,
Сиди, захлёбывайся в грусти.
Хрипи, садни истёртым ртом.
Боли, как будто боли мало.
Для всех — с тобой он не знаком.
Для всех ты — девушка из зала.

Лето — самое время начать летать

Двенадцать месяцев пролетело; она сказала, что будет жить, в Господне лето вернула тело (одни картонные муляжи).

Ей сон не в руку, и час не ровен (как штрих на подписи — кошкин хвост). Она хотела болеть любовью, носить туникой во весь свой рост её, улыбкой сияя — солнцем, на крышах мелом писать «люблю!».

Сухой асфальт прозвенел червонцем в ушах и вырезал на корню (как ту деревню холера) счастье.

Мольба сирены, бесплатный цирк:
Пьеро с носилками из медчасти и карты ей неизвестной масти, и (ржавый) Стинг.

Двенадцать месяцев пролетело; дедлайном выделив ровно год, она взрослела или старела… и выла выпью в тени вольера, драла живот, одной затяжкой курила Марли, читала Мартина вслух сестре.

И из-под (с кожей сращённой) марли её тепло отдалось весне.

Недавно, в парке кормя собаку, я взглядом в небе поймал (на треть) упрямый профиль дракона Хаку и рядом ту, что смогла взлететь.

Постукиванье пальцев по роялю.
Ты угадал мелодию не ту.
Я пела Моцарта, когда мы танцевали,
Нарочно на пол уронив свечу,
Чтобы горела ночь. Безумной пьесой
Чтоб обернулись мы на полчаса
В одном лице: блудницей и повесой,
В одном лице — плутовки и лжеца.
Помпезности хотелось карнавальной;
(На свете ведь единожды живем),
Ворваться вихрем в зал зеркальный,
Плясать без устали вдвоем…

Вечер лета. Беспомощно жалок.
Коробок отсыревших спичек
Я в руке зажимаю кинжалом.
Я ушла от тебя. Сбежала.
Я лечусь от дурных привычек.

В зеркале кто-то с глазами баньши. И рассечённая в кровь скула.

«Нет настроения» — в принципе, хорошо.
«Нет настроения» — это разлад с душой.

Так вот живёшь и не знаешь, а как она там вообще.
Кажется, что у тебя в арсенале из всех вещей
Лучшее — это она, безусловно, есть,
Вроде присутствует, шлёт в область сердца весть:
«На, посмотри, это я, то есть сущий ты».

Ты загоришься, расчешешь до красноты
Чахлую грудь и заглянешь в своё нутро,
И с потрохами сквозь рёберный путь метро
Вытянешь нечто из кожаной кладовой.
… показать весь текст …

Минутное молчанье сердца. Выдох.
А в лужах отраженья ног. Вдох.
Спешат двое скорей раздеться. Выдох.
Ломается дверной замок. Вдох.
И бесконечный поцелуй в прихожей. Выдох.
И звук ее упавшего кольца. Вдох.
И запах электричества на коже. Выдох.
И выражение его лица. Вдох.
И торопливые движенья молний. Выдох.
И шепот непонятный влажных губ. Вдох.
И снятие, и вскрытие паролей. Выдох.
Но кто-то нежен, кто-то слишком груб. Вдох.
И наполнение экстазом двух бокалов. Выдох.
И на часах покачиванье стрел. Вдох.
… показать весь текст …

Моё восприятие пятницы: слишком знакомые улицы,
Жёлтые лица фонариков, фар, фотовспышек, фигур.
И моя пьяная пятница как-то с тобой не стыкуется.
И мне совсем не рифмуется тут, в окружении дур-
Милых подруг, моих девочек. Мне их советы до лампочки.
Стрелки у глаз нарисованы, мозг отключён, телефон
С неимоверным усердием самбу танцует на лавочке.
«Двести пропущенных», — шепчет мне новый друг Де Бурбон.
Я — в чёрном платье с пайетками, корчу гримасы-улыбочки
Всем музыкантам, бармену и вон тому старику.
Прячется счастье вечное где-то на дне бутылочки
С маркой акцизной яркою на ледяном боку.

Я вижу, за окном нестройный ряд прохожих
Плетется по своим обыденным делам.
А ты еще не встал. Но чувствую на коже
Твой взгляд, навеки мой. Разделим пополам,
Давай разделим утро и кофе, и маршруты
От кухни и до душа, от душа до двери.
Не хочешь, не вставай. Будить тебя не буду,
Но нам уже пора: погасли фонари,
И спряталась луна, и чайки застонали.
И одеяло я рывком с тебя стяну.
Ведь нам уже пора. Мы слишком долго спали.
Вставай, а то и я нечаянно усну…

— А я хочу ласкать твои соски.
— А я хочу, чтоб ты стирал носки!

Не хочу быть пойманным зверем…
В капкан безграничной свободы.
Но я тебе искренне верю,
Не зная, не чувствуя, кто ты…
Я песню бы эхом пропела,
С тобой ведь меня не найдут?
Когда бы спина не болела,
(Там, видимо, крылья растут).

Закатный долгий день в тринадцать поколений.
И в рукаве огонь, и демон за плечом.
А мне бы лбом припасть к углам твоих коленей,
Но я почти никто: бродяга-звездочёт,
Скиталец меж миров в плаще иссиня-чёрном,
Как ворон сам, кружу над водами Невы.
И всё, что я хочу — по крошкам хлебным, зёрнам
И жёлтым кирпичам проникнуть в твои сны.

Есть пиджак на выход и два лакея,
Фляжка спирту, конь и большой шатёр.
Ты ко мне придёшь непременно, фея.
Я — наглец, я — падальщик, я — актёр.

Я зело хитёр (мой чванливый зритель
Сыт по горло сказками о добре):
Он с надеждой входит в мою обитель,
Он желает сдаться моей игре.

На цилиндре — туз, под цилиндром — бездна
Душ продажных: зал откровенных сцен.
И тебя здесь также своё ждёт место
По одной из самых завидных цен.
… показать весь текст …

Я пила мандрагору со старым шаманом,
Он просил за тебя поднимать только тосты.
Окурив меня трубки мира дурманом,
Выжег мне на спине разноцветные звёзды.

Он сказал — это дар за любовь к человеку,
У кого два обличья и две маски разом.
Одной маске два года, другой уж два века,
И нельзя отличить их неопытным глазом.

Он сказал — этот дар превозносит страданья
И на пьедестал ставит с богами вместе.
Я уснула, быть может, ушло вдруг сознанье.
А проснулась, все звёзды остались на месте.

Здесь на карту поставлена жизнь
И на плаху положена смерть.
Я тебе говорила:
«Держись, а не то суждено нам сгореть».

«Бесконечный совместный пожар
Всё же лучше взаимной любви», —
Ты ответил, — «моя госпожа, я тебя умоляю — гори!»

Он для девушек от восемнадцати лет.
Он угрюм и безмолвен. Он карточный джокер,
Только приторно грустный, как мёртвый поэт.
Выедает сердца, выпивает все соки
Вурдалаком. Блуждает среди городов
Автостопом. И курит, и греет дыханьем
Километры голов незамужних и вдов,
Чьих не помнит имён. Он своим обаяньем
Выгрызает маршрут от колен и до губ
Каждой встреченной им королевы унынья.
И бедняжки опавшими листьями ждут,
Что он сжалится вдруг и подарит им крылья.

Вот он — спит. Он не ждал
Ни просроченных лет,
Ни газетных дискуссий в миндальности утр.
Чёрный кофе сбежал.
Чёрный тлеет омлет.
Вот он спит. Он во сне восхитительно мудр.
Безмятежно спокоен лохматый мой маг,
Подкупающе добр славный мой человек.
Я смотрю, как он спит. Я курю натощак.
Я завидую спящей его голове,
Одеялу, подушке — горячей, как печь,
И окну, сквозь которое щурится свет,
Отмеряя минуты до лучшей из встреч —
Той, когда он проснётся и скажет: «Привет».