Эта невероятная история случилась в семидесятые годы в одном из совхозов Павлодарской области.
Деда Репку, беспросветно пьющего, нашли однажды дома посиневшим и бесчувственным. Он лежал ничком на кровати, а на полу валялись склянка с остатками какой-то вонючей жидкости.
Репку спешно доставили в совхозную амбулаторию. Повозившись с ним, местный врач Селиванов бессильно развел руками:
— Я сделал все, что мог. Его бы сразу в реанимацию…
Репку спешно повезли в районную больницу. Вернулся оттуда шофер Усольцев мрачным и подавленным.
— Ну, что? — увидев его, спросил председатель профкома Булыгин.
Усольцев безнадежно махнул рукой, хлопнул дверцей и укатил в поле — он работал на обслуживании бригады.
Булыгин пошел к заместителю директора по хозчасти Бейсембаеву.
— Слушай, Талгат Нугманович. Репка-то наш тю-тю! Приказал долго жить.
— Что, не откачали? Эх, люди, люди, что вы с собой делаете, — осуждающе покачал головой Бейсембаев, стараясь дышать в сторону.
— Так это, у него же никого нет, у Репки-то, — скорбно молвил Булыгин. — Значит, все расходы на похороны совхоз должен взять на себя.
— Надо так надо, — согласился зампохоз. — Ну да, пьяница был покойный, но все же жил и работал у нас долго. Даже, помнится, однажды благодарность получил. Что, Николай, Иванович, помянем деда?
И полез в шкаф, где у него стоял заветный графинчик…
Как водится, о покойном или ничего, или только хорошее. Последнего в жизни Репкина Ильи Васильевича было, откровенно говоря, до обидного мало. И всему виной — его пристрастие к «горькой».
Из-за постоянных волнений, нервных потрясений раньше времени угасла жена Репкина, тихая и работящая женщина. Дети давно вылетели из родного гнезда, изрядно опостылевшего им из-за бесконечных скандалов, дебошей, регулярно устраиваемых папашей.
Уйдя на пенсию, Репка (так со временем малопочтительно стали именовать Илью Васильевича односельчане) жил один как сыч, пропивая и пенсию, и случайные приработки к ней. В свое время его множество раз обсуждали на разных собраниях, отправляли на лечение. Но ничто не помогало.
И на Репку махнули рукой: живи как знаешь. Последовал печальный финал: с пьяных глаз дед хватанул какой-то дряни и отравился. И вот теперь ждали, когда его привезут, чтобы предать грешное тело земле.
Совхоз выделил деньги. Для Репки купили недорогой, но симпатичный костюм, белоснежную сорочку, туфли — то, в чем Репку увезли в больницу, составляло весь его гардероб и было до невозможности замызганным.
На краю села, в столярке, ширкал рубанком Ефим Федосеев, тщательно изготовляя последнее пристанище для своего непутевого односельчанина.
А в это время на дороге, пролегающей неподалеку от столярки, остановилась машина. Из нее вылез мужчина в полосатой пижаме, шароварах и тапочках, махнул рукой водителю грузовика и побрел к столярке.
Ефим вколачивал последние гвозди в свое изделие, когда в столярку, отдуваясь, вошел ни кто иной, как сам Репка. Был он бледен, небрит, с воспаленными глазами.
— Здорово, Ефим, — сипло сказал Репка в спину столяру.
Федосеев обернулся и безмолвно опустился на чурбак.
— Мне, что ли, гроб-то? — проскрипел Репка и по-хозяйски погладил гладко обструганное дерево. — Слыхал, слыхал. Рано хоронить собрались. Что мне сделается? Кишки промыли — и вот он я, тут. Удрал из больницы — чего там валяться буду. Доехал вот на попутке. У тебя закурить нету?
Ефим, боязливо помаргивая, достал пачку папирос, дал одну Репке. Тот жадно затянулся и зашелся в жестком кашле. Пришедший в себя столяр осторожно похлопал его по худой полосатой спине.
— А за тобой уже машину послали, — сообщил он Репке. — Думали — все… В профкоме костюм для тебя лежит новенький, венок, в общем, все честь по чести. Я вот тоже расстарался — гляди, не гроб, а игрушка…
— Смотри-ка! — загордился Репка. — Выходит, я еще что-то значу. Обмыть бы это надо. У тебя, случаем, ничего нету?
— На работе не держим, — с достоинством ответил Ефим. — Да и тебе пора прекращать это дело — считай, с того света вернулся.
Но неисправимый Репка пропустил это замечание мимо ушей.
— Значит, нету, говоришь? — с сожалением переспросил он. — Тогда знаешь что — купи у меня гроб. Его ведь для меня заказывали, так? И хоть надобность в нем теперь отпадает, он все равно должен перейти в мою собственность, так?
— Вроде так, — тупо подтвердил Ефим.
— А коли так, то я и продаю его тебе. Недорого, со скидкой за работу всего червонец. Разберешь и смастеришь что-нибудь для себя. Вишь, доски-то какие хорошие — без сучка -задоринки. По рукам?
Столяр недоверчиво смотрел на Репку.
— Ты что это, шутишь или всерьез?
— Какие шутки: душа горит. С утра ни капли во рту. Так и помереть недолго…
Федосеев побагровел и молча осмотревшись, сцапал с верстака киянку.
— А ну, вали отсюда, алкаш! — гневно сказал он. — Как тресну сейчас в лоб — и дух из тебя вон. Глядишь, и гроб сгодится. По прямому назначению.
— Ладно, ладно, — заворчал Репка и попятился к двери. — Ишь, нервный какой…
— Эх, жизнь! — все еще не мог успокоиться после ухода неожиданно воскресшего Репки мастер. — Хорошие люди мрут, бывало, даже пенсии не дождавшись. А этот надо же — из могилы, можно сказать, вылез, и все равно ничего не понял в этой жизни… Профкомовские тоже хороши: говорят: «Помер Репка, давай поспешай». Да этот охламон всех нас переживет! Тьфу…
Дед Репка между тем брел по селу. Встречавшиеся ему люди столбенели, суеверные старухи крестились. Чувствуя себя в центре внимания, Репка, насколько мог, выпячивал костлявую грудь и надменно топырил лиловые губы.
Контора загудела встревоженным ульем, когда по ее темному прохладному коридору Репка зашаркал шлепанцами. Он подошел к кабинету профкома и решительно толкнул дверь.
Бледнея, из-за стопа встал Булавин.
— Ре… Репка! Живой… — только и смог вымолвить он.
— Эге, живой, — подтвердил Репка.
Он оглядел заплывшими, выцветшими глазками кабинет и увидел жестяной венок с бумажными цветами.
«Репкину Илье Васильевичу от коллектива совхоза «Авангард», — торжественно прочел Репка на черном крепе. — Ну, это вы себе оставьте, на память. А вот от костюмчика не откажусь.
— Какого еще костюмчика? — не сразу понял председатель профкома и нервным движением налил в стакан воды из графина.
— Ну, в каком меня хоронить собрались, — терпеливо пояснил Репка. — Раз я живой, стало быть, костюмчик все равно мой. Не отдашь — буду жаловаться. В газету напишу. Фельетон, как вы живого человека, толком не разобравшись, хоронить собрались.
Он бы-таки выдавил свой похоронный костюм у ошеломленного Булавина и наверняка пропил бы его в тот же день. Но вовремя вмешался директор совхоза Караулов. Он только что вернулся из трехдневной отлучки в область.
Узнав о неправдоподобной истории с Репкой, отхохотался у себя в кабинете до икоты. И в тот же день отправил отчаянно ругавшегося деда в район. Долечиваться от отравления, а попутно — в который уже раз! — и от алкоголизма…
(по понятным причинам, название совхоза, как и имена действующих лиц, изменены).