Из истории
30 сентября 1836 года, Санкт-Петербург. В Императорской Академии художеств выставка работ молодых живописцев. Каждый из них с маской отрешенности на лице, прохаживаясь вдоль стен с развешанными полотнами, чутко ловит краем уха каждый вздох и отзыв посетителей. А тут весь свет столицы — поэты, музыканты, ученые, сановники… Сдержанные голоса, перешептывания, возгласы. И вдруг накатывает тишина. В дверях залы Пушкин под руку с Натальей Николаевной. На ней черное бархатное платье и шляпа со страусовым пером. Двигаясь вдоль стен, они то и дело раскланиваются со знакомыми, не переставая разглядывать картины.
У холстов Айвазовского поэт замедляет шаг, пристально всматриваясь то в одну картину, то в другую — «Облака с Ораниенбаумского берега моря» и «Группа чухонцев на берегу Финского залива». По традиции, инспектор Академии тотчас подводит к Пушкину автора. Юноша в замешательстве. Обаятельная Наталья Николаевна мягкой улыбкой пытается приободрить художника. Оборачивается к нему и Александр Сергеевич: «Поздравляю!»

В тот памятный для Айвазовского день поэт с супругой отвели его в сторону и они долго беседовали.
* * *
Феодосия — небольшой портовый городок у подножья Крымских гор. На холме приметный белый домик с видом на море.

17 июля (ст.стиль) 1817 года в книге рождений и крещений местной армянской церкви появилась запись: «Родился Ованес, сын Геворга Айвазяна». Отцу мальчика, рыночному старосте, на попечении которого были еще две дочери и двое сыновей, после чумы 1812 года, накрывшей и Феодосию, жилось крайне тяжело. Содержать семью помогала Геворгу жена Рипсиме, искусная вышивальщица. Пройдут годы, и мир узнает о величайшем из художников-маринистов — Иване Константиновиче Айвазовском.

Детские рисунки художника не сохранились. Они были… на песке. Чуть свет мальчик вскакивал с постели и бежал к морю. Там впервые и увидел он алые паруса. Словно вынырнув из воды, лучи солнца ударили по парусам корабля, и те заалели…

Картина потрясла детское воображение, и он кинулся рисовать это видение. Лениво накатывавшие волны слизнули с песка его рисунок. Впору было расплакаться. Понесся к дому. И уже в следующую минуту по стене белого дома… плыл парусник. Нарисованный углем! Мать заохала. Отец нахмурился, но сына наказывать не стал.

МАРИЯ ТАЛЬОНИ

Начало осени 1837 года. В России с трепетом ждали прибытия балетной дивы Марии Тальони. Зрители заполнили петербургский Большой (Каменный) театр. Билетов было не достать. Балерина блистала в «Сильфиде». Успех был оглушительным. Ей, вскочив с мест, аплодировали даже дамы, что до тех пор не укладывалось в рамки приличий. Да и мода подносить артистам цветы пошла с ее появлением на русской сцене.

Высший свет буквально заболел танцами. Знатные дамы кинулись брать уроки у балерины. Сам Николай I, большой любитель балета, не скрывал своего восхищения Тальони. Его Императорское Величество не раз с цветами появлялся у нее за кулисами. Когда же сама императрица удостоила Марию личного внимания, самодержец не смог скрыть своего изумления: «Этого она не делала ни для одной артистки».

Тронутая вниманием высочайшей особы, Тальони, преисполненная восхищения, горя желанием польстить ей, выплеснула: «Какая у императрицы очаровательная ножка!» Подобную фривольность можно было простить разве что заезжей итальянке.

Выступала Тальони через день, давая возможность публике любоваться ею сполна. Когда она случайно повредила руку, спектакли отменили. И тут же аукнулась на это газета «Северная пчела»: «Две длинные, скучные, бесконечные недели, и все это время Петербург страдает жестоким сплином. Другие артистки старались развлекать публику, но все напрасно. Она вновь выступила с перевязанной еще шелком рукой, и Петербург снова оживился и просиял…»

В аристократических гостиных производила она впечатление дамы с безукоризненными манерами. Ее туалеты, безупречно сдержанные, но элегантные, к тому же с изюминкой, заставляли смотреть во все глаза и, конечно, подражать. Так, в моду вошла «шляпка Тальони». Рассказывали, что однажды модистка, увидев на голове балерины свое очередное изделие, чуть не расплакалась: «Что вы наделали! Я специально отогнула поля вашей шляпки, чтобы они не помялись, а вы так ее и надели!» «Помилуйте, — обескуражено оправдывалась Тальони, — я думала, так ее и полагается носить». Стоит ли говорить о том, что шляпки балерины тут же вошли в моду.

Знакомство студента Императорской Академии художеств Ивана Айвазовского с Марией Тальони началось с курьеза: ее экипаж случайно задел его и он упал. Сердобольная дама довезла «жертву» до дома, а на другой день прислала ему билет на свой спектакль. Так он и начался, их неожиданный роман…

С наступлением Великого поста, когда Россия уставала от увеселений, она уезжала на гастроли по Европе. Узнав, что Тальони весну и лето проводит в Венеции, блестящий выпускник Академии художеств Айвазовский убеждает профессуру, что будущему маринисту всенепременно надо постажироваться в Италии. И вот он впервые за границей, в играющей красками осени Венеции, городе ста островов.

В ожидании приезда Тальони художник рисовал Венецию — город-сказку, город-декорацию, город-карнавал, в котором вместо улиц — каналы, вместо переулков — протоки, вместо проспектов — проливы. Рисовал старинные роскошные дворцы, ступени которых лижут зеленые воды лагуны, летящие по каналам гондолы, а в городе их было не меньше десяти тысяч, и море.

Удача свалилась на молодого художника нежданно-негаданно: прослышав, что Папа Римский Григорий XVI готов приобрести для Ватикана его «Хаос» — романтический морской пейзаж, Айвазовский от души преподносит картину понтифику сам. Тронутый благородным жестом художника, Папа самолично награждает его золотой медалью. Успех превосходит все ожидания Айвазовского. В один из весенних дней 1841 года в салоне, куда он сдавал часть своих полотен, ему передали, что две его картины купила великая Мария Тальони.

Теперь он знал, что она в Италии. Волнение захлестывало его. И пока он пребывал в растерянности, ему в гостиницу доставили письмо в знакомом с голубем конверте, в котором Айвазовский нашел билет на «Сильфиду».

И снова она порхала на сцене, и снова он ждал ее у артистического подъезда. По дорожке, усыпанной цветами от поклонников, Тальони побежала к своей гондоле, страстным голосом окликнув: «Синьор Айвазовский, ну что же вы, я жду!»

Катались они в тот вечер долго. В уютном палаццо балерины Айвазовский купался в женских ласках. По утрам он писал картины, прислушиваясь к звукам музыки из комнаты Марии, где она репетировала. Встречались они в полдень за завтраком, и снова катались по каналам, пьянея от воздуха моря и счастья. И как-то, признавшись в любви, он позвал ее замуж…

* * *

Мария родилась в семье балетмейстера и хореографа Филиппе Тальони. Девочка была непропорционально сложена: ее руки чрезмерно длинны, а ноги — сплошной курьез. Талия была короткой, а спина — сгорбленной. Но отец вбил себе в голову, что дочь непременно станет балериной. Занималась она под насмешки ладненьких юных нимф, и нередко слышала вслед: «эта маленькая горбунья». Мария заливалась слезами. Занятия часто кончались обмороком, пальцы ног кровили, но отец всякий раз вновь ставил ее к станку.

Парижскую публику Мария покорила в «Венецианском карнавале». С тех пор она часто танцевала в Гранд-Опера. Там же в марте 1832 года Филиппе Тальони поставил балет «Сильфида». В нем его дочь и блеснула. Роль Сильфиды принесла 28-летней Марии мировую славу, которую она удерживала четверть века. За Сильфидой последовали новые партии в отцовских балетах — Натали в «Натали, или Швейцарской молочнице», Зюльмы в «Восстании в серале», Флер де Шан в «Деве Дуная».

Карьера танцовщицы не помешала Тальони иметь семью и детей. В том же 1832-м она вышла замуж за графа Жильбера де Вуазена и родила ему дочь и сына. Супруг оказался заядлым картежником, да к тому же обзавелся любовницами, умудрившись спустить не только свое состояние, но и гонорары жены. Через три года она ушла от мотоватого графа.

Зная цену своему таланту, Тальони позволяла себе быть и мелочной, и требовательной, а временами даже капризной и жесткой. Жертвами ее характера обычно становились директора театров, которые прозвали ее «деспотом в юбке». Как-то раз в Лондоне, не получив утром обещанного гонорара, вечером она не вышла на сцену, несмотря на заверения директора расплатиться сполна… В 1837 году директор Гранд-Опера мсье Верон, устав от ее выходок, контракт с ней продлевать не стал.

Впереди были гастроли в России.

* * *

Разница ли в возрасте в 13 лет, тревога ли, что ее особая привязанность к сцене может встать меж ними, привели к тому, что напряжение между Айвазовским и Тальони росло. Однажды, в день Вербного воскресенья, протягивая ему свою розовую балетную туфельку, Мария сказала:

— Вот этот башмачок растоптал мою любовь! Возьмите его на память и возвращайтесь в Россию. Там ваша жизнь. Свою женщину вы еще встретите.

— Но оставьте мне хотя бы надежду! — в сердцах воскликнул Айвазовский.

— Нет, милый мальчик! Я всей душой привязана к сцене и вряд ли полюблю вас…

В день Святой Пасхи к Тальони зашел нотариус и вручил ей дарственную на роскошное палаццо. То был прощальный подарок Айвазовского, рыцаря разбитого сердца.

* * *

Последнее выступление балерины в Петербурге состоялось 1 марта 1842 года. Вызывали ее восемнадцать раз. В прощальном поклоне она обратилась к зрителям со словами: «В вашей стране с ее нещадными морозами на меня всегда веяло теплом». Император Николай I распорядился поставить в царской ложе бронзовую фигуру Тальони.

В театральных календарях Парижа отмечена дата последнего ее появления на публике — 1844 год. Но еще три года балетоманы ездили вслед за Тальони по городам Старого Света, стараясь не упустить ни одного ее появления на сцене. Окончив сценическую карьеру, балерина всю себя посвящает урокам танца в балетной школе Гранд-Опера.

ЮЛИЯ ГРЕВС

В 1842 году Парижская Королевская Художественная Академия наградила Айвазовского золотой медалью, а в 1843-м Флорентийская Академия присвоила ему звание академика. В одной из бульварных газет промелькнуло сообщение, что художник навсегда остается в Париже и в Россию уже не вернется. Но и очередная высокая награда — звание члена Амстердамской Академии художеств — не поколебала его решения вернуться на родину. В Петербург Иван Айвазовский возвращается триумфатором. Ему всего 27.

«Возвести художника 14-го класса Ивана Айвазовского в звание академика»: такое решение принимает и его альма-матер — Петербургская Академия художеств. И его тут же запишут в живописцы Главного морского штаба Российской империи, но … без денежного содержания.

Весной 1845-го в составе экспедиции графа Федора Литке он пускается в плавание в Константинополь и к Греческому архипелагу. Но его неотвратимо влечет в родную Феодосию. В скором времени на окраине города детства, на пустынном берегу, он покупает участок с видом на море.

Возведенный по проекту художника дом с мастерской напоминал итальянскую виллу со скульптурами богов, муз и грифонов в нишах балкона, обращенного к морю. Весь балкон был увит виноградными лозами. На море же смотрели три парадные залы, где принимали гостей и устраивали приемы.

Проводя большую часть времени в Петербурге, будучи вхож в лучшие дома столицы, Айвазовский все же рвался душою в свою Феодосию. «Но чуть повеет весной, — писал он, — на меня нападает тоска по родине: меня тянет в Крым, к Черному морю…» Его не прельщала перспектива быть придворным художником и выполнять волю именитых заказчиков.

Айвазовский слыл завидным женихом. Летом 1848 года он был представлен весьма знатной даме, имевшей двух дочерей «на выданье». Следуя настоянию матери, девицы стали прилежно брать уроки рисования у именитого живописца. Вдова не скрывала радости, заметив, что учитель подолгу засиживается у них. И уже гадала — какой из ее дочерей он отдаст предпочтение. Каково же было ее разочарование, когда Айвазовский объявил о помолвке с их гувернанткой — Юлией Яковлевной Гревс. Ее отец, шотландец из лютеран Джеймс (Яков) Гревс, штабс-доктор, находился на русской службе в качестве личного врача Александра I. Однако Джеймсу Гревсу не выпало счастья вести свою дочь к венцу. Когда она была совсем еще малышкой, отец бесследно исчез. Не узнал он и о том, что его единственное чадо очаровало самого завидного жениха Санкт-Петербурга.

С самого первого дня встречи с Юлией Иван мечтал на час раньше увидеться с ней, перекинуться украдкой парой слов или взглядов. Всякий раз, возвращаясь к себе домой, художник то брался за кисть — дописать начатые холсты, то подолгу стоял перед незаконченным портретом Юлии, вглядываясь в ее чистый девичий взор. Осмелев, однажды он незаметно вложил ей в руку письмо. В нем было объяснение в любви.

Пророчество Марии Тальони сбылось. Юлия Гревс целиком заполнила его существо. Светский Петербург, однако, выбор Айвазовского не одобрил, полагая, что при всей его известности он мог бы сделать аристократическую партию. Вскоре в некоторых домах, где его принимали тепло и радушно, стали разговаривать с ним холодно и чуть высокомерно, словно намекая на его простое происхождение.

Петербург опротивел художнику, и он, не мешкая, увез невесту в Феодосию, в Крым. «Женился 15 августа 1848 года на Джулии, дочери Якова Гревса, англичанина-лютеранина, однако венчался в армянской церкви и с условием, что дети мои от этого брака тоже будут крещены в армянской святой купели», — сообщает Айвазовский Эчмиадзинскому Синоду.

После венчания свадебный кортеж из нескольких экипажей направился в Шейх-Мамай, имение художника, где новобрачных и гостей ждало пиршество. На полдороге, идущей через лес, навстречу вымахнул целый отряд наездников-джигитов. Кортеж был не на шутку напуган: решили, что это разбойники. Но их предводитель, сойдя с коня, подошел к экипажу молодых и, открыв дверцу, поздравил жениха и невесту, и положил ей на колени красивый платок. Пожелав счастья, он взлетел в седло и был таков. То был известный на всю Феодосию и округу Алим Азамат-оглу, прославившийся как Алимка-разбойник, крымский Робин Гуд.

В Шейх-Мамае им закатили несказанный пир, каких на севере не видывали отродясь: дорогу устилали ковры из живых цветов, джигиты состязались в скачках, музыканты сменяли танцоров. А в Феодосийскую бухту вошла эскадра из Севастополя, и шесть кораблей, встав на рейде, зажгли иллюминацию.

Первая из дочерей — Елена — появилась на свет в июне 1849-го в Петербурге. Радости семейной жизни с рождением дочурки переполняли Айвазовского настолько, что в одном из писем другу он откровенно признался: «Теперь я спешу сказать вам о моем счастье. Правда, я женился, как истинный артист, то есть влюбился, как никогда. В две недели все было кончено. Теперь … говорю вам, что я счастлив так, что не мог представить и половины этого. Лучшие мои картины те, которые написаны по вдохновению, так, как я женился».

Картина «Девятый вал», написанная за пять дней, снискала художнику мировую известность. На полотне ранее утро после штормовой ночи. Лучи солнца высветили бушующий океан и громадный «девятый вал», готовый обрушиться на ищущих спасение на обломках мачт потерпевших.

Свой «Девятый вал» Айвазовский выставляет в Петербурге. Ходили смотреть на шедевр толпами. 22 января 1851 года прямо на выставке ему вручают телеграмму о рождении дочери Марии.

Летом Николай I со свитой отплыл на пароходе «Владимир» в Севастополь. Художник Карл Лемох писал об этом плавании: «При путешествии по морю на колесном пароходе царь брал с собой и Айвазовского. Стоя на кожухе одного пароходного колеса, царь кричал Айвазовскому, стоявшему на другом колесе: «Айвазовский! Я царь земли, а ты царь моря!»

В другое лето в семье «царя моря» снова радость — появляется дочь Александра.

В начале 1853 года, во время земляных работ, в Феодосии были найдены римские и греческие античные предметы. Юлия, счастливая жена художника, зажглась желанием заняться поисками древностей, вовлекая в это и мужа. Министр уделов и управляющий делами Его Величества граф Лев Перовский выдал супружеской чете разрешение на археологические раскопки. В июле Айвазовский сообщал графу: «Нашли просто под землей в золе золотую женскую головку самой изящной работы и несколько золотых украшений, как видно с женского наряда, а также куски прекрасной этрусской вазы».

Муж с женой были поглощены работой. Юлия просеивала землю, выбранную из захоронений, следила за сохранностью находок, составила их каталог и сама же упаковала все для отправки в Петербург. Вместе они раскопали 80 курганов.

Осенью 1854 года, в разгар Крымской войны между Россией и Турцией, когда Севастополь героически отбивал атаки врага, возникла опасность нападения и на Феодосию. Айвазовский с семьей, прихватив и 70-летнюю мать, перебирается в Харьков. В январе в здании местного университета открылась выставка работ Айвазовского. Средства, вырученные от продажи входных билетов, он передал в фонд помощи раненым в Крыму.

Одно из полотен — «Венеция со стороны Лидо» — было ему особенно дорого. На нем он изобразил себя и Марию Тальони в гондоле. С венецианской весны до харьковской зимы — расстояние длиной в 14 лет. Казалось бы, он женат и вроде бы счастлив. И харьковские речки ничем не напоминают каналы Венеции, а домишки — тамошние палаццо, но память поневоле возвращала его к тем временам.

В ноябре 1856 года Айвазовские едут во Францию. За зиму художник написал в Париже 25 картин, из коих 7 продал по отличной цене. Посол России во Франции граф Павел Дмитриевич Киселев пригласил мастера кисти на прием к императору. 18 февраля 1857 года Айвазовский с Юлией Гревс были на приеме у Наполеона III.

Константинопольская армянская газета «Масис» сообщала: «Император Шарль Луи Наполеон Бонапарт и императрица Евгения любезно приняли Айвазовских. Император сказал: «Горю желанием увидеть ваши картины на нашей художественной выставке этого года». Вскоре на сюртуке художника засверкала высшая награда Франции — орден Почетного Легиона.

Не успели они вернуться из Парижа, как жена стала сетовать на феодосийскую глушь. На крыльях фантазии Юлия нередко переносилась в светский Петербург и видела себя на знатных приемах. Скандалы в семье участились. Муж не намерен был потакать ее капризам. Тяготясь тщеславием жены, сам Айвазовский больше общался с простым людом — рыбаками, ремесленниками, проезжими моряками. Тогда она принялась устраивать в их феодосийском доме приемы, балы и званые вечера, приглашая местную и губернскую знать. А его тянуло посидеть за чаркой виноградного вина с друзьями и подолгу беседовать с ними.

Попытки мужа урезонить ее встречали надменный и холодный отпор. Кончилось тем, что Юлия Яковлевна стала чаще уезжать то в Петербург, то в Москву, то в Одессу. Как правило, одна. Там, среди светских друзей, она была как рыба в воде.

С рождением в марте 1858 года Жанны, четвертой дочери, страсти в семье поутихли, но с лица Юлии так и не сошло выражение скрытого недовольства. С осени 1860 года хандра переросла в серьезную болезнь. Иван Константинович, удрученный состоянием здоровья жены, с семьей переезжает в Петербург.

Из столицы в письме к другу Артемию Халибову, бывшему городскому голове Ростова-на-Дону, Айвазовский писал: «У меня в доме ужасная беда. Одна дочь — третья — заболела скарлатиной, и поэтому я с прочими детьми переехал напротив в гостиницу.

Между тем жена моя, полуживая, как Вам известно, оставаясь с больной дочерью, выбилась из сил и вот шесть дней как опасно больна…"

По совету врачей Иван Константинович отправил жену в Вюрцбург в Германию для лечения сывороткой, а сам остался с дочерьми до выздоровления больной.

По возвращении из Германии Юлия оставляет мужа, едет с дочерьми в Одессу и больше не возвращается к нему. Обеспокоенный судьбой дочерей, Айвазовский не раз пытается связаться с женой. Но тщетно…

10 июня 1870 года он обращается в Эчмиадзинский Синод по вопросу развода с женой: «Руководствуясь человеческим и христианским долгом, я многие годы терпеливо относился к недостаткам жены, что могут засвидетельствовать не только родные и друзья, но и все знакомые во многих городах России… Перенесенное ею в 1857 г., по свидетельству столичных врачей, неизлечимое нервное заболевание еще более несносным сделало ее характер. Исчезло спокойствие в моем доме… Почти двадцать лет она клеветала на меня, запятнала мою честь и честь моих родных перед нашими детьми и чужими людьми. И это она делает с той целью, чтобы убить меня не физически, а морально, чтобы, незаконно отобрав у меня имение, имущество, оставить без хлеба насущного… Моя жена Юлия, относясь ко мне враждебно, живет в столице за мой счет, часто путешествует в Австрию, Францию, Германию, вовлекая меня в колоссальные расходы… Жизнь в Одессе мотивирует болезнью, хотя на самом деле одесские врачи рекомендуют ей уезжать из города… Юлия Гревс, руководствуясь советами сомнительных лиц, в последнее время обращается к губернатору и другим высоким чинам государства с просьбой забрать мое имущество и имение, хотя я постоянно обеспечиваю жизнь ее, посылая в Одессу ежемесячно по 500−600 рублей… Она восстанавливает дочерей против меня, беря у них подписи, что после развода они будут жить с ней».

Получив столь горестное прошение, Синод Эчмиадзина дал предварительное добро на развод, но окончательного решения не принял, поскольку требовалось согласие и другой церкви: жена художника была лютеранского вероисповедания. Разлад в личной жизни глубоко травмировал душу художника. Он с сестрой жил в своем феодосийском убежище, а Юлия Гревс — то в Петербурге, то в Одессе.

Взрослеющих дочерей воспитывала она в неприязни к отцу. Однако семейные неурядицы не мешали Айвазовскому плодотворно работать. Счастье свое он искал в искусстве, творил всюду, где бывал — дома в Феодосии, в поместье Шейх-Мамай, в дороге, в гостиницах, на кораблях…

* * *

В середине октября 1875 года Айвазовский едет в Петербург. Но не через Тулу, как обычно, а через Одессу и Брест. В Одессе видится с семьей старшей дочери Елены и удостаивается счастья держать на руках новорожденного внука Михаила. Мальчик с трехлетнего возраста будет жить у Ивана Константиновича в Феодосии под присмотром сестры художника. С воздухом дома, в котором вырос, впитал в себя Михаил и страсть к рисованию, поступив при содействии именитого деда в Императорскую академию художеств. Елена была замужем за доктором медицины Пелопидом Латри. После Михаила у них родятся еще двое — София и Александр.

К личным бедам Айвазовского добавилась пагубная страсть жены, Юлии Гревс, вытравить из дочерей армянский дух: всех она повыдавала замуж за иностранцев. Младшая из дочерей, любимица отца Жанна, некоторое время жила в Феодосии. Откуда-то проведав о желании мужа выдать ее замуж за одного из отпрысков московских армян Лазаревых, она срочно вызвала ее к себе и обвенчала с морским офицером Константином Арцеуловым.

Но первой вышла замуж Александра — третья дочь. Взял ее в жены потомственный дворянин, подпоручик Михаил Лампси. Первенца своего в честь деда они нарекли Иваном. Второй сын — Николай станет известным юристом, гласным Феодосийской городской думы и некоторое время будет заведовать Картинной галереей Айвазовского.

Сразу же за Александрой мать подыскала жениха и Марии — лютеранина Вильгельма Ганзена. Дочери своей они дадут имя бабушки — Юлия. Потом родится Алексей, будущий маринист, профессор, художник Морского министерства. Получив первые навыки рисования у деда, весной 1909 года он совершит путешествие на крейсере «Адмирал Макаров», который сопровождал императорскую яхту «Штандарт» во время встреч Николая II с главами Германии, Франции и Великобритании. Из путешествия вывез 60 этюдов. Император отметил его старания щедрым подарком — булавкой в виде российского герба с бриллиантами.

Каждую из своих дочерей Иван Константинович одарил имением в Крыму — кто где его иметь пожелал — в Баран-Эли, Шейх-Мамае, Роман-Эли, Отузы.

* * *

Прибыв в Петербург в декабре 1875 года, Айвазовский открыл выставку своих работ в одиннадцать картин. 10 марта 1876 года монаршей милостью Александра II его удостаивают ордена Св. Станислава I степени.

В столице, несмотря на известные охлаждения в отношениях, он навещает больную жену. Пообщавшись с врачами, узнает, что Юлии в срочном порядке надо сменить климат. Супруги уезжают в Феодосию. Все лето они проводят в прибрежных районах Крыма, а в середине октября отбывают на пароходе в Италию. Во Флоренции они были обласканы ценителями искусства, затем отправились в Ниццу и оттуда в Париж. Трехмесячное пребывание в мягком климате благотворно сказалось на здоровье Юлии, сам же художник привез из поездки с десяток новых полотен.

Увы, даже столь приятное времяпрепровождение не растопило льда между ними. В конце апреля 1877 года Айвазовский вновь обращается в Эчмиадзин с просьбой дать согласие на развод. Месяц спустя Синод удовлетворил его прошение.

АННА САРКИЗОВА

На пути экипажа Айвазовского оказалась похоронная процессия. В последний путь провожали известного в Феодосии купца Саркизова. За гробом шла вдова — прелестного вида юная армянка… Спустя время Анна Никитична Саркизова, в девичестве Бурназян, стала женой художника. Ему было 65, ей — 25. Но ее природный такт и душевная чуткость вытеплили их отношения.

Сохранилось свидетельство их брака: «1882 года января 30 дня его превосходительство действительный статский советник

И. К. Айвазовский, разведенный по указу Эчмиадзинского Синода от 30 мая 1877 г. 1361 с первою женою от законного брака, вступил вторично в законный брак с женою феодосийского купца вдовою Анной Мкртчян Саркизовой, оба армяно-григорианского исповедания. Посаженым их отцом был карасубазарский купец Емельян Христофорович Мурзаев".

Наконец-то в доме художника вновь воцаряются тепло и уют. К тому же в отчий дом возвращается дочь Александра с сыновьями. Теперь Иван Константинович живет и работает, окруженный большим семейством.

В год свадьбы без ума влюбленный Айвазовский пишет портрет жены в национальном армянском платье с прозрачной шелковой косынкой на голове. Выразительные темные глаза выдавали в ней ум, благовоспитанность и восточную грацию, мягкая улыбка дополняла спокойную женственность, фигуру обтекала прозрачная шаль, придавая образу легкость и некую загадочность.

«Моя душа должна постоянно вбирать красоту, чтобы потом воспроизводить ее на картинах. Я люблю тебя, и из твоих глубоких глаз для меня мерцает целый таинственный мир, имеющий почти колдовскую власть. И когда в тишине мастерской я не могу вспомнить твой взгляд, картина у меня выходит тусклая…», — признался как-то Анне своей не стареющего сердца художник.

Из уст Ивана Константиновича вырвалось еще одно признание: «Благодаря этой женитьбе я стал ближе к своему народу». Его феодосийский дом становится местом паломничества: армянские актеры, писатели, музыканты, художники гостили у счастливой четы, получая благословение, а нередко и материальную поддержку.

Осенью Айвазовский изображает Анну еще на одном холсте — «Сбор фруктов в Крыму». Стоя на двухколесной арбе, Анна собирает виноград. Сидящий в арбе юноша, держа корзину, не сводит глаз с госпожи. Фигура молодой женщины светится на фоне зелени и цветов. Краски сочатся радостью жизни.

В 1883 году молодожены отправились в путешествие в Грецию. Города Древней Эллады произвели на них неизгладимое впечатление. Анна делилась с мужем восторгами, а он записывал их в дорожный альбом, попутно делая акварелью рисунки.

* * *

В Доме искусств Вены проходит выставка великого мариниста. Сам он в это время ворожит над своими полотнами в Феодосии.

Устроители выставки высылают Айвазовскому столичные газеты с хвалебными рецензиями именитых искусствоведов Европы. В одной из газет на последней странице видит он скромный некролог, озаглавленный: «Скончалась великая Мария Тальони». Балерина ушла из жизни 22 апреля 1884 года в Марселе, не дожив до своего 80-летия одного дня.

Темные волны печали тотчас унесли Ивана Константиновича в Венецию, набросив траурную вуаль на образ любимой. И его потянуло к заветной шкатулке, где лежали его ордена и медали. Открыл, достал оттуда розовую туфельку и вновь загрустил по женщине, которая когда-то отвергла его.

Айвазовский не мог знать, что вторая половина жизни его первой музы была не столь яркой и блестящей, как первая. Избалованная славой балерина с болью погружалась в трясину забвения. В 1870 году, во время франко-прусской войны, она получает весть о гибели сына. И хотя после выясняется, что он был всего лишь тяжело ранен, сообщение это надломило ее дух, а когда в 1871-м на 95-м году жизни умер Филиппе Тальони, вместе с уходом отца земля словно уплывает у нее из-под ног. Опустошенная Мария перебирается жить в Лондон, где дает уроки танца в аристократических семьях. Занимался у нее и сын королевы Виктории принц Уэльский.

Последние дни жизни проводит она в своем палаццо на озере Комо. Умирая, Мария держала за руку дочь, которую выдала замуж за русского князя Александра Васильевича Трубецкого. Упокоение Мария Тальони нашла на парижском кладбище Пер-Лашез. На ее надгробии высечено: «Земля, не дави на нее слишком сильно, ведь она так легко ступала по тебе».

* * *

В начале 1887 года президент Императорской Академия художеств Великий князь Владимир Александрович подал государю ходатайство о проведении 70-летнего юбилея Айвазовского, а также 50-летия его творческой деятельности. Прознав об этом, постаревшая и уже забытая всеми Юлия Гревс, так и не смирившись с решением Эчмиадзина о разводе, возжелала торжество бывшему мужу порядком подпортить. Она засыпала гневными письмами руководство Академии, Феодосийскую городскую думу и даже сподобилась императору отписать.

Айвазовский просит Академию постоять за его честь. В те дни в письме к своему другу, магистру востоковедения Герасиму Эзову (он же Карапет Езян), художник пишет: «Эта женщина способна на все, надобно знать, какое она злое существо».

Козни Юлии Гревс действия не возымели: в апреле Александр III дает соизволение на проведение юбилея мариниста. Торжества наметили на 26 сентября.

В назначенный день в Большом конференц-зале Императорской Академии художеств имело место торжественное собрание. «Бюллетень Правительственных сообщений» вещал: «Вообще торжество и самое чествование художника носили грандиозный, почти небывалый еще у нас в России характер». 1 ноября 30 высших морских офицеров, включая адмиралов, в лучшем ресторане Петербурга дали банкет в честь художника, на котором маринист появился с красавицей женой в мундире офицера Штаба Морского флота.

Отдали должное художнику и его земляки. Александр II еще в 1881 году, благоволя художнику, утвердил решение городской думы о присвоении Айвазовскому звания «Почетный гражданин города Феодосия».

Тронутый почтительным вниманием горожан к его персоне, Айвазовский обратился к городским властям: «Не будучи в силах далее оставаться свидетелем страшного бедствия, которое из года в год испытывает от безводья население города, я дарю ему 50.000 ведер в сутки чистой воды из принадлежащего мне Субашского источника». Родник перешел к нему в виде приданого его очаровательной жены. В августе 1888 года вода стала поступать в город. Благодарные феодосийцы возвели в центре города фонтан-памятник с бронзовой фигурой женщины, увитый лаврами с надписью: «Доброму гению». В точеной фигуре узнаваема была Анна Никитична.

По проекту и на средства художника появились фонтаны и в других частях Феодосии. Один из них, выполненный в восточноармянском стиле, воздвигнут был в городском саду. Рядом с краником на цепочках висели две серебряные чаши: на одной из них было выгравировано «Иван», на другой — «Анна».

В феврале 1890 года пароходом Иван Константинович и Анна Никитична плывут в Одессу, откуда едут в Париж, где в самом начале апреля в зале «Дюран-Рюэль» открылась персональная выставка художника. После ее закрытия супруги отправились в Константинополь. Вернуться на Родину они собирались оттуда пароходом. Первым делом посещают они посольство России, затем их принимает армянский патриарх. Во здравие их служат молебны также в армянских церквах. Сердечный прием дорогим гостям оказали и местные армяне. Отметил художника своим вниманием и султан Абдул-Гамид II, наградив его орденом «Меджидие» I степени. Много раньше, в 1874-м, Айвазовскому пожаловал высший орден Турции — «Османие» — султан Абдул-Азиз, по просьбе которого он написал более 30 полотен.

1891 год принес в семью еще одну радость. 17 мая в Ялте Жанна, младшая дочь художника, родила сына Константина. К тому времени у Жанны были семилетняя Елена, названная в честь старшей сестры, и сын Николай двух лет от роду.

Самому младшему из десяти внуков Айвазовского — Константину Константиновичу Арцеулову — выпала судьба не из легких. До девяти лет он живет у деда в Феодосии, где берет первые уроки рисования. Летчиком принимает участие в Первой мировой войне. За ним 18 воздушных боев. В 1933 году он уже заслуженный летчик СССР. И почти тотчас его репрессируют. И, как ни парадоксально, реабилитируют в … 37-м. До конца своих дней, а скончался он в 1980 году, Константин Арцеулов иллюстрировал журналы «Крылья Родины», «Юный техник», «Техника — молодежи».

Самое дальнее свое путешествие совершает Иван Константинович в 1892 году: с женой Анной они едут в Америку. 13 октября супруги прибывают в Нью-Йорк, затем их привечают Вашингтон, Сан-Франциско, Бостон. Выставки имеют грандиозный успех. Выказали им свое почтение и армянские общины Америки. Как бы то ни было, но из писем Айвазовского той поры мы узнаем о его истинных настроениях: «Жена ужасно тоскует, да и я тоже, пока был очень занят — не замечал, но теперь рад вернуться в Россию».

Уже на обратном пути в Европу пароход в Атлантическом океане застиг шторм. Едва ли не все пассажиры страдали от морской болезни. И только чета Айвазовских выходила на палубу — любоваться бушующей стихией…

В январе 1896 года супруги вновь приехали в Петербург, откуда намеревались ехать за границу. Спустя месяц, получив гонорар в четыре тысячи рублей за купленные государем для Зимнего дворца картины — «Черноморская эскадра в тишине» и «Ураган», направляются на лечение в Ниццу.

Здесь до них и дошла весть о чудовищных зверствах — резне армян в Турции. Шокированный этим, Айвазовский набросал эскизы для будущих картин на эту тему. Три из них — «Погром армян в Трапезунде», «Армян погружают на корабли», «Турки армян живыми бросают в Мраморное море» — он в срочном порядке отослал в Петербург для публикации в сборнике «Братская помощь пострадавшим в Турции армянам». Выставки его исполненных трагедий картин проходят в России, Англии, Франции, по всей Европе, всюду вызывая волны сочувствия несчастным и негодования по поводу зверств.

Пробыв в Ницце более месяца, Айвазовские в начале апреля вернулись в Феодосию. Там художник швырнул в море пожалованные ему османские ордена и заявил турецкому консулу, чтобы тот передал своему «кровавому» хозяину его слова: «Если пожелает, пусть и он выбросит в море мои картины, их мне не жаль».

Ранней весной 1900 года Петербург принимал последнюю выставку мариниста. В то же время Императорская Академия художеств учреждает персональные стипендии имени Айвазовского для одаренных молодых людей из Феодосии и уезда, желающих получить художественное образование.

С душевной подсказки Анны Никитичны, сидя в номере петербургской гостиницы, он слово в слово выводит текст прошения императору Николаю II: «Не имею сыновей, но Бог наградил меня дочерьми и внуками. Желая сохранить свой род, носящий фамилию Айвазовский, я усыновил своего внука, сына старшей дочери — Александра Лантри, ребенка мужского пола доктора Лантри, о котором я уже сделал объявление. Осмелюсь просить усыновленному внуку Александру дать мою фамилию, вместе с гербом и достоинствами дворянского рода».

17 мая государь высочайше дает свое добро на перемену фамилии Александру Лантри на Айвазовский. Но в живых ответ Николая II художника уже не застает.

* * *

Феодосия, дом Айвазовских, 2 апреля 1900 года. Раннее утро Вербного воскресенья. У входа посыльный с корзиной ландышей. Следом в дом приносят маки, мимозы, тюльпаны, нарциссы — знаки внимания благодарных горожан. Взор Ивана Константиновича замер на серебристых ландышах. Из глубин памяти всплыло — он их где-то уже видел.

Заметив, что муж не спускает глаз с дивных ландышей, Анна Никитична обронила: «Да их нам в Вербное воскресенье приносят уже не первый год. Все хотела спросить, от кого они, да забывала»…

Утром 18 апреля Айвазовский засел за новое полотно в намерении закончить работу за день-два. Полотно свое назвал он «Взрыв турецкого корабля».

В полдень Анна Никитична зашла в мастерскую — пригласить мужа на прогулку. И они пошли гулять по берегу вдоль моря.

Вернувшись, он снова взялся за кисть. Довольный собой, лег спать. И умер — во сне. От кровоизлияния в мозг.

Похороны Айвазовского состоялись под неумолчный звон колоколов. Воздали ему и воинские почести: начальник местного гарнизона возложил на гроб адмиральскую шпагу. Провожала художника в последний путь вся Феодосия. Не было на похоронах только Юлии Гревс, которая любила его и возненавидела: умерла она за несколько месяцев до его кончины. Ей было 70.

У кладбищенской ограды застыл, как изваяние, старик в потертом сюртуке. И, не переставая, бубнил себе под нос: «Кому теперь я буду носить цветы от Трубецких? Итальянка Мария Тальони, выдавшая дочь за князя Трубецкого, умирая, наказала дочери — каждое Вербное воскресенье посылать Айвазовскому ландыши. В память о том дне, когда она отвергла его, хотя всю жизнь любила его одного. Шестнадцать корзин доставил я Ивану Константиновичу на дом, а он так ни разу и не справился — от кого они?»

Вернувшись с похорон, Анна Никитична открыла наконец заветную шкатулку мужа, достала розовый башмачок и бросила его в печку, словно убрав последнюю преграду между собой и безгранично любимым человеком, пусть и усопшим.

Кто знает, не в ту ли минуту дала она себе обет 25 лет не покидать родного их с Иваном Константиновичем семейного гнездышка. Добровольной затворницей пережила она там и Первую мировую, и революцию, и Гражданскую войну, и голод, и разруху… Началась Великая Отечественная, город эвакуировали, но о ней начисто забыли. Чтобы не умереть с голоду, она выменивала у немцев уцелевшие после чекистских экспроприаций драгоценности на хлеб и крупу. С уходом врага, узнав о ее лишениях, художник Николай Самокиш забрал ее к себе в Симферополь.

Угасла Анна Айвазовская-Бурназян 25 июля 1944 года, в возрасте 88 лет. Благодарные феодосийцы решили не разлучать супругов и после смерти: похоронили Анну Никитичну рядом с мужем — в сквере армянской церкви Святого Саргиса, в которой их венчали.