Часть № 10Первая любовь
— Мама, кто там лежит во второй палате? Я много раз видела, как оттуда выходит женщина, но ни разу не видела ее ребенка.
— Там лежит мальчик, Виталик. Он на год старше тебя — ответила моя мама — у него лейкоз, состояние очень тяжелое. Поэтому он и не выходит.
— Ему же там, наверное, скучно? Все один и один. Может, я могла бы к нему в гости ходить, в игры играть?
— Хорошо, я узнаю.
В тот же вечер я переступила порог палаты, где лежал Виталик, держа под мышкой несколько настольных игр.
— Привет, я Ира.
— Привет… — голос был совершенно равнодушный — я Виталик — он смотрел сквозь меня и молчал.
— Я игры принесла, выбирай, в какую будем играть? — Виталик равнодушно пожал плечами…
Мы сидели, переставляли фишки на игровом поле, а я все присматривалась к нему. Совершенно бледное лицо, характерные «преднизалоновые» щеки. И очень грустные голубые глаза. Глаза, которые всегда смотрели сквозь предметы, Виталик мало разговаривал. Если я что-то спрашивала, односложно отвечал и снова замолкал. Он был очень раздражительным. Особенно когда речь заходила о будущем.
Он знал, что особого будущего у него нет. Миелолейкоз. 3 месяца лечения от бронхитов, ревматизма и т. д. Когда его положили в это отделение, он уже не мог ходить сам. Анализы, обследования показали, что лечить его химиопрепаратами нельзя — сердце еле работало. Он лежал уже 2 месяца и просто ждал смерти. Врачи ходили и разводили руками. Его мама панически боялась говорить ему о диагнозе и тешила себя надеждой, что Виталик его (диагноз) не знает. А он знал все и понимал все.
Как-то мы сидели с ним, и я сказала: «Вот закончим тут лечение и встретимся, погуляем по городу». Впервые за неделю, что мы были знакомы, в его глазах вспыхнул какой-то огонек. Он приподнялся на локтях и резко швырнул игровые фишки в сторону: «Неужели ты до сих пор не понимаешь, что я отсюда уже не выйду?! Я смертник! Мне жить-то осталось считанные недели, а может и дни!». Он кричал это, глядя мне в глаза, что тоже было впервые за время нашего знакомства. Виталик крикнул это, а потом закрыл руками лицо, и я услышала, как он всхлипывает. Он был прав, я тогда еще не понимала всю тяжесть его состояния. Стараясь загладить свою вину, я осторожно прикоснулась к его руке «Виталик, прости меня!». А он повернулся ко мне и сказал: «Это ты меня прости» и улыбнулся. Впервые за неделю улыбнулся.
Мы проводили с ним много времени. Иногда мы разговаривали о всяких несущественных вещах, иногда молча играли. А я ощущала все большую и большую привязанность к этому бледному и равнодушному мальчику. Вечерами я молила Бога об одном — сохранить жизнь Виталика. И через две недели случилось чудо — контрольная пункция показала отсутствие бластных клеток. Виталик был здоров! Ему прокапали всего три флакона химии, а один из самых упорных видов лейкоза — миелолейкоз отступил. В тот вечер, когда мы узнали результаты анализов, мы с ним вместе сидели в палате и смеялись. А потом он обнял меня за плечи и сказал: «Помнишь, как ты говорила — закончим лечение и еще погуляем по городу? Я думаю, скоро мы сможем это сделать». Виталик ожил, и физически, и психологически. Ему начали стандартное лечение. Вскоре я выписалась. Уехала на обследование в Киев. И туда папа передал мне письмо от Виталика. Теплое, нежное письмо. Он писал, как скучает по мне, как ждет моего возвращения. Приглашал меня погостить у него. Я отвечала такими же теплыми письмами. Между нами возникли какие-то детские и романтичные чувства, похожие на любовь. Я с замиранием сердца ждала от Виталика писем, он рисовал в своих письмах сердечки…
Постепенно его письма стали какими-то сумбурными. Он писал много, особенно о своих чувствах, но почти ничего не говорил о своем состоянии. Я в то же время потеряла возможность самостоятельно ходить. Долго не решалась написать об этом Виталику… Вдруг он не сможет любить меня такой? Когда же скрывать это стало невозможным, с замиранием сердца призналась ему, какая я теперь. В ответ получила очень нежное письмо, где он говорил, что моя коляска не имеет значения, что все у нас будет хорошо. Мы строили по-детски наивные планы. Но я чувствовала, что он чего-то не договаривает. Но закрывала на это глаза. Я не хотела полной открытости, я боялась ее, ведь тогда я должна была рассказать о том, что умираю. Я не хотела, что бы он знал…
А потом, через год после нашего знакомства, в марте 1999 года мне пришло от Виталика очень странное письмо. В нем было много теплоты и нежности, а еще какая-то грусть. И много-много недосказанного. Я в то время была уже в крайне тяжелом состоянии. Я была уверена, что доживаю последние месяцы. Я ответила Виталику таким же недосказанным письмом и легла в больницу.
…Мое сердце остановилось через 3 дня после того, как остановилось сердце Виталика. Меня реанимировали, спасли. Его нет… это было уже невозможно, лейкоз разрушил его сердце окончательно. Моя мама долго не решалась сказать мне о смерти моего друга, о гибели моей первой любви. Я поняла это сама, когда за 2 месяца не получила ни одного письма от Виталика. Я поняла это, но признаться себе в этом просто не могла. Я все еще надеялась. Как-то я сказала маме: «Нужно написать Виталику еще раз. Может быть он не получил предыдущих писем» и увидела на глазах мамы слезы. Я подняла взгляд, в котором был один единственный вопрос, и мама кивнула. «Давно?» — все, что могла спросить я. Мама снова кивнула и сказала: «Прости, что я тебе не сказала». Я простила, простила и маму, за то, что скрыла от меня… и Виталика, за то, что он меня покинул… и саму себя за то, что осталась жить…
У меня не осталось даже фотографии Виталика. Он мечтал подарить мне фото, где он будет с волосами. Мы с ним вместе ждали того момента, когда выпавшие после химии волосы отрастут. Увы, мы так и не дождались этого, на память о моей первой любви у меня осталась только стопка писем, изрисованных сердечками…