…А между тем благая весть —
всегда в разгар триумфа ада,
и это только так и есть,
и только так всегда и надо!

Когда, казалось, нам велят — а может, сами захотели,
— спускаться глубже, глубже в ад по лестнице Страстной недели:
все силы тьмы сошлись на смотр,
\стесняться некого — а че там;
бежал Фома, отрекся Петр,
Иуда занят пересчетом, —
но в мир бесцельного труда и опротивевшего блуда
вступает чудо лишь тогда, когда уже никак без чуда,
когда надежда ни одна не намекает нам, что живы,
и перспектива есть одна — отказ от всякой перспективы.

На всех углах твердят вопрос,
осклабясь радостно, как звери:
«Уроды, где же ваш Христос?»
А наш Христос пока в пещере, в ночной тиши.
От чуждых глаз его скрывает плащаница.
Он там, пока любой из нас не дрогнет и не усомнится
(не усомнится только тот глядящий пристально и строго
неколебимый идиот, что вообще не верит в Бога).

Земля безвидна и пуста. Ни милосердия, ни смысла.
На ней не может быть Христа, его и не было, приснился.
Сыскав сомнительный приют,
не ожидая утешенья, сидят апостолы,
и пьют, и выясняют отношенья:

— Погибло все. Одни мечты. Тут сеять — только тратить зерна.
— Предатель ты.
— Подослан ты.
— Он был неправ.
— Неправ?!
— Бесспорно. Он был неправ, а правы т. е.

Не то, понятно и дитяти,
он вряд ли был бы на кресте,
что он и сам предвидел, кстати.
Нас, дураков, попутал бес…

Но тут приходит Магдалина
и говорит: «Воскрес! Воскрес! Он говорил, я говорила!»
И этот звонкий женский крик
среди бессилия и злобы
раздастся в тот последний миг, когда еще чуть-чуть
— и все бы.

Глядишь кругом — земля черна.
Еще потерпим — и привыкнем.
И в воскресение зерна никто не верит, как Уитмен.
Нас окружает только месть,
и празднословье, и опаска,
а если вдруг надежда есть — то это все еще не Пасха.

Провал не так еще глубок.
Мы скатимся к осипшим песням о том,
что не воскреснет Бог, а мы подавно не воскреснем.
Он нас презрел, забыл, отверг,
лишил и гнева, и заботы;
сперва прошел страстной четверг,
потом безвременье субботы,
— и лишь тогда ударит свет,
его увижу в этот день я:
не раньше, нет, не позже, нет, — в час отреченья и паденья.

Когда не десять и не сто,
а миллион поверит бреду;
когда уже ничто, ничто не намекает на победу,
— ударит свет и все сожжет, и смерть отступится, оскалясь.
Вот Пасха. Вот ее сюжет. Христос воскрес.

А вы боялись.