«Кто-то нас выдал… Немцы узнали, где стоянка партизанского отряда.
Оцепили лес и подходы к нему со всех сторон. Прятались мы в диких чащах, нас
спасали болота, куда каратели не заходили. Трясина. И технику, и людей она
затягивала намертво. По несколько дней, неделями мы стояли по горло в воде.
С нами была радистка, она недавно родила. Ребенок голодный… Просит
грудь… Но мама сама голодная, молока нет, и ребенок плачет. Каратели
рядом… С собаками… Собаки услышат, все погибнем. Вся группа — человек
тридцать… Вам понятно?
Принимаем решение…
Никто не решается передать приказ командира, но мать сама догадывается.
Опускает сверток с ребенком в воду и долго там держит… Ребенок больше не кричит… Ни звука… А мы не можем поднять глаза. Ни на мать, ни друг на друга…»
«Когда мы брали пленных, приводили в отряд… Их не расстреливали,
слишком легкая смерть для них, мы закалывали их, как свиней, шомполами,
резали по кусочкам. Я ходила на это смотреть… Ждала! Долго ждала того
момента, когда от боли у них начнут лопаться глаза… Зрачки…
Что вы об этом знаете?! Они мою маму с сестричками сожгли на костре
посреди деревни…»
«Попали в окружение… Скитались по лесам, по болотам. Ели листья, ели
кору деревьев. Какие-то корни. Нас было пятеро, один совсем мальчишка,
только призвали в армию. Ночью мне сосед шепчет: «Мальчишка полуживой, все
равно умрет. Ты понимаешь…» ««Ты о чем?» ««Человеческое мясо съедобное.
Мне один зэк рассказывал… Они из лагеря бежали через сибирский лес.
Специально взяли с собой мальчишку… Так спаслись…»
Ударить сил не хватило. Назавтра мы встретили партизан…»
«Партизаны днем приехали на конях в деревню. Вывели из дома старосту и его сына. Секли их по голове железными палками, пока они не упали. И на земле добивали. Я сидела у окна… Я все видела… Среди партизан был мой
старший брат… Когда он вошел в наш дом и хотел меня обнять: „Сестренка!!“
— я закричала: „Не подходи! Ни подходи! Ты — убийца!!“ А потом онемела.
Месяц не разговаривала.
Брат погиб… А что было бы, останься он жив? И если бы домой
вернулся…»
«Пришла Красная армия…
Нам разрешили раскапывать могилы, где наших людей постреляли. По нашим
обычаям надо быть в белом — в белом платке, в белой сорочке. Люди шли с деревень все в белом и с белыми простынями… С белыми вышитыми
полотенцами…
Копали… Кто что нашел - признал, то и забрал. Кто руку на тачке
везет, кто на подводе голову… Человек долго целый в земле не лежит, они
все перемешались друг с другом. С землей…
Я сестру не нашла, показалось мне, что один кусочек платья — это ее,
что-то знакомое… Дед тоже сказал — заберем, будет что хоронить. Тот
кусочек платья мы в гробик и положили…
На отца получили бумажку „пропал без вести“. Другие что-то получали за тех, кто погиб, а нас с мамой в сельсовете напугали: „Вам никакой помощи не положено. А, может, он живет припеваючи с немецкой фрау. Враг народа“.
Я стала искать отца при Хрущеве. Через сорок лет. Ответили мне при
Горбачеве: „В списках не значится…“ Но откликнулся его однополчанин, и я узнала, что погиб отец геройски. Под Могилевом бросился с гранатой под
танк…
Жаль, что моя мама не дожила до этой вести. Она умерла с клеймом жены
врага народа. Предателя. И таких, как она, было много. Не дожила она… Я сходила к ней на могилку с письмом. Прочитала…»