На старой кухне темно и тесно, последним кругом — от лампы свет. Бездомный ветер гоняет бесов в промокшей за ночь густой траве, и до рассвета, как до Китая — ползти полжизни, колени в кровь, и слишком долго не отпускает кулак, ввинтившийся под ребро. А ты всё куришь, пуская кольца, тугой удавкой вплетаешь их в пустые мысли, и что-то рвётся в поджившей корке внутри души. Тебе — так странно! — почти не больно, тебе — никак-ни-к-чему-никто, твой цвет не серый, а перец с солью, твой выбор вытравлен кислотой по нежной коже изнанки века — и потому невозможно спать. По сигаретно-ручному пеклу идёт, петляя, твоя тропа — к иным вершинам, к чужим постелям, к покою сытых и лживых дур. Ты помнишь тех, что тебя имели — сначала в койке, потом — в виду, ты милосердно им всё прощаешь, их не прощая самой себе. Прощенье, вырванное клещами, в сто раз дороже других побед, в сто крат важнее простых иллюзий: мне отомщенье и аз воздам. Во внешнем мире, где all inclusive — включая гордость не знать стыда — ты греешь руки под светом лампы: не оторвёшься, не улетишь. Как в гору камень, как по этапу — свой крест не давит, тащи, малыш, тяни упряжку — упорно, молча, и не надейся — не пощадят.
На старой кухне сегодня ночью ты снова — жертва. Палач. Судья.