Приехал к теще на блины да на чай.
Мы в «хороших» отношениях, друг друга привечаем, то чаем, то беседами задушевными. Пока она с блинами возилась, попросила подождать. Я зашел в санклозет, вымыл руки, сходил по малому и опять руки вымыл. смотрю пуговица от брюк оторвалась.
Ремнем подпоясался покрепче, и пошёл в зал ждать блины.
Смотрю на столике у тёщи «рукоделье», нитки, иголки.
Думаю, — надо пуговицу пришить. Брюки снял, взял иголку и стал вдевать нитку. Очки забыл дома. После раза двадцатого, смотрю, нитка не вдевается в иголку. Просить тещу неудобно, я в одних трусах, еще не дай Бог подумает чего. Тем более, что тёща постоянно меня попрекает тем, что я не могу рассмотреть в её ребенке, то есть в ее дочери и моей жене, человека.
Вдевал, я вдевал нитку, так и не смог. Воткнул иголку обратно в жопу плюшевого слоника, то есть туда откуда я её и взял, одел брюки и пошёл на зов тёщи на кухню.
Пришел и говорю: «Мама, совсем я слеп стал».
Не успел я продолжить фразу как теща завелась: «Вот-вот, — говорит она, — я о том же и говорю. Я сколько раз тебе говорила, что ты совсем ослеп, ты не видишь, что моя дочь это нежный цветок… Слава Богу, что у тебя хватило сил признать, что ты слеп…»
Монолог тещи про мою слепоту продолжался пока блины не остыли. Я еле успел один блинчик запихнуть в рот, и сказать одну единственную фразу в самом конце: «Мама, до свиданья. Блины, полный вкусняк»
Вот вам и пуговица отвалилась.