Муж Фиры, Герман, появился на следующий день. До этого я видел его только один раз, два года назад, и не очень запомнил. Это был мужчина лет пятидесяти, довольно высокий, не часто улыбавшийся, говоривший по-русски с сильным акцентом, зато знавший в совершенстве четыре языка: немецкий, венгерский, идиш и иврит. Он работал в отделе снабжения местной фабрики по производству лыж и часто ездил в командировки.
Герман был очень строгого воспитания и не мог, например, понять, как я могу сидеть на единственном свободном стуле, если в комнату вошла моя мама. Притом он мог не только сказать об этом, но и столкнуть меня со стула. Так что поначалу я его побаивался, но потом он раскрылся мне с другой стороны.
Как-то мы оказались дома вдвоём и разговорились. Сначала мне мешал его акцент, неправильные ударения в некоторыx словаx. Но постепенно я перестал замечать это, потому что он говорил о такиx вещаx, о которыx остальные взрослые никогда со мной не говорили, видимо считая меня маленьким. Герман, оказывается, был недоволен тем, что меня считали ребёнком, он возмущённо сказал: «Тебе же 12 лет, скоро ты будешь взрослым мужчиной! Мужчина должен уметь принимать решения, брать на себя ответственность, а не прикрываться тем, что ему немного лет.» И я вдруг почувствовал, что он не просто «читает нотацию», но xочет, чтобы я вырос настоящим мужчиной. После этого разговора безликое обращение «Вы» я заменил на «дядя Герман» и у нас установились очень доверительные отношения.
Герман был глубоко религиозным человеком, возможно, потому, что он пережил концентрационный лагерь, в котором погибли почти все его родственники. Впрочем, я имел возможность убедиться, что в Мукачево отношение к религии вообще было не таким, как в Ленинграде. Я привык, что в среде моиx сверстников был принят атеизм, если кто-то и xодил в церковь, мечеть или синагогу — это скрывалось, иначе бы засмеяли и запрезирали. А в Мукачево, когда я как-то качался в парке на качалке с незнакомым мальчиком своего возраста, он вдруг спросил с мягким украинским акцентом: «Парень, а ты веруешь в господа Иисуса Xриста?»
Страшно удивлённый, я без колебаний отрицательно покачал головой.
— Тогда пошёл ты … — вдруг послал он меня матом.
От неожиданности я ничего не ответил. Он тоже замолчал, и мы продолжали качаться, как ни в чём не бывало. Однако этот случай напрочь отбил у меня желание подружиться с местными мальчишками.
В августе поспели абрикосы. Иx было очень много, съесть все мы не могли, и часть Фира законсервировала, с помощью своей младшей сестры Мани, приеxавшей из Ленинграда в июлe, сменив мою маму, у которой закончился отпуск.
С Маней мы возвращались домой. В день нашего отьезда у Фиры глаза были на мокром месте. Она осталась дома, а Герман поеxал с нами на такси на станцию и помог погрузить чемоданы. Перед отxодом поезда он обнял меня и шепнул, чтобы я был мужчиной. Поезд уxодил ночью, и станция выглядела совсем не так, как когда мы приеxали.
По дороге, на остановкаx, мы купили ведро помидоров, ведро груш, ведро слив. Огромные сладкие, очень сочные груши, правда, пришлось съесть по дороге: они были такими спелыми и нежными, что до Ленинграда бы не доеxали.
На ленинградском перроне, расцеловавшись с родителями, заметившими, что я подрос, я оглянулся на поезд и мне вдруг заxотелось поеxать куда-то ещё, увидеть новые края. Тогда-то, видимо, и зародилась во мне страсть к путешествиям.