Многие считали, что Высоцкий приобрёл скандальную известность благодаря своим ранним песням, в которых можно было найти и блатной жаргон, и мат, и упоминания о не самых светлых сторонах нашей жизни. Но, на мой взгляд, дело было не в скандальности, а в его умении говорить правду на всех уровнях, так что его понимали и чувствовали и интеллигенты, и рабочие, и шпана, и работники искусства. К тому же, обо всём этом теперь говорят и пишут в открытую. Просто он опередил своё время и не боялся осуждения ханжами. Ему было тесно в узких рамках дозволенного в СССР. В анкете, заполненной в 1970 году, на вопрос «Что бы ты сделал в первую очередь, если бы стал главой правительства?» Высоцкий ответил: «Отменил цензуру».

В той же анкете, на вопрос «Каким человеком считаешь себя?» он ответил: «Разным». И это удивительно верно. Поэтому и песни у него такие разные — смешные, лагерные, военные, сатирические… Но все — настоящие, живые, выстраданные.

Как-то я задумался над тем, почему слова песен Высоцкого так легко запоминаются. И увидел, что у него стихи отточены до предела. У других бардов бывает, ради смысла где-то рифма не очень хороша, где-то — в строке слога не хватает или, наоборот, лишний слог — под гитару пойдёт, опять же исполняет автор сам, голосом выделит что требуется, дефект и незаметен. Но у Высоцкого всегда и строки, и рифмы — безукоризненны. При том, что каждое слово несёт смысловую нагрузку, как говорил Некрасов, «словам тесно, а мыслям — просторно». Кстати, на одном из своих выступлений В. Высоцкий, говоря о популярной в то время эстрадной песне, с удивлением отметил, что в каждом куплете первая строчка повторялась три раза — при том, что у слов было два автора. Он добавил, что сам он всегда старался вложить максимальный смысл в свои песни.

И пел он всегда не в пустоту, а для тех, кто смотрит на него, слушает его, у него всегда был контакт со слушателями. Однажды он признался: «Я всегда думаю: в следующий раз повторю — будет точно так же. И никогда не получается! Потому что — другие люди, иная устанавливается здесь, в помещении, атмосфера, и повторить ты не можешь. Ты чувствуешь — поёшь совсем по-другому».

Помню, мне кто-то сказал, что в одной из газет напечатана ругательная статья о Высоцком. Я побежал к ближайшему стенду, где вывешивалась эта газета, но прочитать статью мне не удалось: кто-то вырвал её из газеты. У следующего стенда — статья была залита чернилами. У третьего — частично вырвана, так что я смог только прочитать, что его обвиняют в грубости, пошлости и т. д. Было очень неприятно, что напечатали такую гадость, но душу грело, что, очевидно, многие не хотят, чтобы люди читали эту ложь.

В начале семидесятых мне удалось купить одну из первых пластинок Высоцкого. Было очень непривычно слушать песни в его исполнении, но не под гитару, а в сопровождении оркестра. Тогда я услышал песню «Кони привередливые». Она поразила меня глубиной и надрывностью, и на меня повеяло какой-то безысходностью. А потом, когда я услышал песню «Две судьбы», меня поразили её первые строки:

Жил я славно в первой трети —
Двадцать лет на белом свете…

Ведь, в общем-то, каждому человеку хочется прожить долго, и он втайне надеется, что так и будет. А Высоцкий, видимо, считал, что его предел — шестьдесят, поскольку двадцать лет — это треть, не зная, что это — почти половина его короткой, но удивительно яркой, искромётной жизни. Он чувствовал, что находится в цейтноте, и в 1970 году, за десять лет до смерти, на вопрос «Чего тебе недостаёт?» ответил: «Времени».

Окончание следует