Истеричные крики только что снёсшейся курицы и вторящие им крики удивлённого петуха вернули меня в этот бренный, пахнущий птичьим помётом, мир.
Оказавшись на кушетке с панцирной сеткой и продавленным, далеко не анатомическим матрасом ещё в полдень, я провалялась, отлёживая бока, практически до начала вечера, или, как говорят англичане, до ланча. Желудочный сок, напоминающий о кратковременности действия жизни, аки пищи, или пищи, аки жизни, сузил пространство желудочного мешочка, казалось, до размеров того самого свежеснесённого яйца. Яйцо! «А не хлопнуть ли нам по яичнице?» — подумалось мне… Пока брела в сторону места изготовления пищи (все три минуты), думалось о разном. О том, например, что приносимая обществу польза всё чаще оказывается ему не нужна. Не замечена — ещё ладно, но когда вовсе не нужна? Это ж кто виноват? Общество, пресытившееся героизмами и помощами, или ты, несущий бережно, в тонкой хрупкой скорлупке хранимое, с зародышем внутри, своё идеальной формы желание помочь другим… Ты его зачал и вынашивал, с потугами вынес на свет и теперь несёшь на суд людской… чтоб им, неведущим, хоть этим помочь… А если таких, как ты, сотни, а может и тысячи? Это ж эволюция! Это же развитие!
Стоя у настольной, не очень чистой, плиты, шлангом привязанной к газовому баллону, я разбивала на сковороду одну за одной чьи-то идеи и виделось мне в этом привычном действии слишком многое. Апатичное состояние не давало вербально проанализировать этот выпад против человечества, поэтому троекратное «эээх!» с придыханием чуть слышно ложилось на музыку шипящего на сковороде масла… Пища. Желудочный мешок крутанул последний кульбит и «кушать подано» прервало поток сознания. Бренное тело хотело есть. Мозг в этом пире во время ланча участвовать отказывался. Впрочем, как у большинства, в чьих руках хрустнула скорлупа своих идей.