Видал бы кто, каким я львом гляжусь, когда на гран-приём
являюсь к некой госпоже, в каком помпезном кураже,
с какой бравадой
сажусь напротив госпожи — как будто молвлю ей: «Дрожи!»
Таким кажусь главой градским, парламентарием таким,
хоть стой, хоть падай.

То не иначе кровь царей кипит во мне, когда пред ней
рукой сеньора
в виду имея, что влюблён, кладу бумажник (в нём — мильон)
и жду фурора.

Но молодое существо, не представляя ничего
собою, кроме в первый раз надетых бус, нездешних глаз,
волос и шёлка,
едва бровями шевельнёт, как весь бомонд в момент поймёт,
что я не лев, не депутат, я просто мальчик, дебютант,
летун, дешёвка.

Один прохладный, тёмный взгляд — и всё, и кончен мой парад,
пиши пропало.
Одно движенье нежных век — и я увял, заглох, поблек,
меня не стало.

На месте, где тому назад мгновений пять, глумлив, крылат,
под стоны свадебных фанфар породы царской экземпляр
сидел, сверкая, —
теперь какой-то лже-двойник о четырёх ногах возник,
муляж, который только вскрой — в нём засмердит весь шлак земной,
вся дрянь морская.

А тот роскошный прошлый «я» — теперь всего лишь тень моя,
мечта и грёза.
Не суперкласс и гиперблеск, а сверхконфуз и гран-гротеск.
Метампсихоза.

Ещё не смысля всей беды, пытаюсь я сдержать бразды,
ещё с апломбом на других кошусь: мол, чем я хуже их?
Ничем не хуже.
Ещё я тщусь, как те цари, хоть часть себя сокрыть внутри,
в то время как вполне пора признать, что нет во мне нутра,
я весь снаружи.

Вполне пора в родной вигвам бежать стремглав и выпить там
свою цикуту,
сиречь, буквально или нет, но сгинуть, кинуть этот свет
сию секунду.

Кто испытал, не даст соврать и подтвердит, что с места встать —
не так легко в подобный час. Но, чтоб не видеть этих глаз,
больших как небо,
собравшись с духом наконец, я улыбаюсь, как мертвец,
потом встаю, мильон в карман кладу и еду в ресторан
«Аддис-Абеба».

Земля безвидна, даль бледна. Со мной лишь тень моя, она
в цари не метит,
пересекая град пустой, где ночью нас, как в песне той,
никто не встретит…