— Пойдем ко мне?
Пожимаю плечами. Мы познакомились всего час назад, и ее приглашение кажется мне отчаянным актом спасения от одиночества, таким типичным, таким привычным для нашего времени, что уже не особо привлекает внимание, скорее будит внутреннюю апатию и отчуждение. Сперва хочу отказаться, но в итоге невразумительно пожимаю плечами — в принципе, мне все равно, мне ничего не стоит стать разовой таблеткой от ночных страхов для этой женщины, необходимой инсулиновой дозой наличия живого плотного тела в 30ти метрах почти нежилой квартиры. Она расценивает мой жест как согласие. Просто потому что хочет увидеть именно согласие, надеется на него, выжидает, додумывает.
Пока идем к ней — промокаем насквозь. Дождь льет так, будто бог наконец заглянул в проект «Земля», оторвавшись от бесконечности более успешных проектов, запустил некий божественный «аваст» и теперь лечит нас антивирусом потопа. Все равно это не сработает, мы погрязли в себе настолько, что единственный выход — снести «Землю» и начать все с нуля. А лучше — не начинать, сразу же видно, что ничем хорошим это не закончится в любом случае.
В узкой прихожей, освещенной единственной лампочкой, застоялый кошачий дух и вид на кухню, который женщина пытается загородить собой, как самоотверженный боец, падающий мертвым телом на дзот, чтобы закрыть врагам обзор. Я все равно успеваю увидеть грязную посуду и неряшливые остатки еды, все то, чего она стыдится. Мне плевать, я просто делаю вывод, что она была не готова к этой встрече, это не был запланированный акт поиска лекарства. Стою в прихожей и не знаю, что делать. Точнее не знаю, а что я, собственно, хочу. И хочу ли вообще хоть что-то. Спасает ситуацию женщина.
— Ты совсем промок. Давай футболку, повешу ее сушиться.
Стаскиваю с себя футболку. Она берет мокрый комок ткани, на какое-то мгновение заминается и снимает свою. Мы стоим в обычной типовой прихожей, воняющей кошками, возле неубранной кухни, полуголые, мокрые, удивленные и потерянные. Она изучает мое тело, я смотрю на нее. Нет никакого интимного полумрака, никакой чертовой романтики, но в этом мгновении — секс. Здесь он начинается, достигает своего апогея и здесь же заканчивается. Все, что будет потом в постели — уже не существенно, все будет миражом, неправдоподобной домашней иллюзией душевного равновесия. Секс только здесь и только сейчас, в нашей честной растерянной (или рассеянной?) естественности. В мокрой коже, в нелепом прыщике у меня на плече, в следах растяжек на ее животе, в грязной посуде, кошках и мокрых лужах под ботинками, уже натекшими на паркет. И в той заинтересованности, в том любопытстве, с которым мы рассматриваем друг друга — впервые.
Если бы я мог поставить точку именно сейчас, я бы обязательно сделал это. Но проклятая сила инерции толкает меня дальше. Туда, где будут напряженное молчание и неловкие попытки разговора, мои плоские вымученные шутки и ее нервный неестественно громкий смех. Туда, где женщина включит музыку, пытаясь убить невыносимую атмосферу отдаления, обычную для двух чужих друг другу людей, которые точно знают, что будет дальше. Туда, где будут фрикции, театральные стоны и последующий ленивый перекур в форточку на кухне (к этому моменту она перестанет стыдиться грязной посуды, она заразится моим тяжелым равнодушием, которое передастся ей то ли половым, то ли воздушно-капельным). Туда, где не будет ничего. И так будет происходить каждый раз. Каждый.