Александр Пушкин: Карты, деньги, два ствола…
В возрасте двадцати одного года Александр Пушкин подготовил к печати рукопись своих стихотворений. Настала пора его первой книги. Стихи и так давно ходили по рукам. Чувствительные барышни записывали их в свои альбомы, столичные юнцы заучивали на память эпиграммы и оду «Вольность», что приятно щекотало им нервы. Император размышлял: не пора ли бесцеремонного юношу — в Сибирь? Между тем, сам Пушкин жил, как птица поёт. Он увлекался — кроме поэзии, разумеется — шампанским, дуэлями, театром и красивыми женщинами. А ещё — азартными играми.
Опасная штука — эти карты. В жизни Пушкина они играли заметную роль. Как в жизни Достоевского — рулетка. Поэт очень много играл, почти всегда несчастливо. Но ничего с этим поделать не мог. Он признавал, что страсть к игре — самая сильная из его страстей.
«Я раскаялся, но поздно…»
Молодой поэт примыкал к компании столичной молодёжи «Зелёная лампа». Что-то вроде кружка по интересам. В первую очередь, интересовались литературой. Во вторую — вольнолюбивой литературой. И для разнообразия — карточной игрой. Кружок формировался вокруг «лучшего из минутных друзей минутной младости» Пушкина, усердного картёжника Никиты Всеволожского. «Всеволожский играет; мел столбом! Деньги сыплются!» — восторженно писал поэт их общему приятелю. У него-то денег было гораздо меньше, чем у Никиты, счастливого наследника табачных плантаций и виноградников. Поэтому свою первую книгу Пушкин решил издавать по подписке и распространил около сорока билетов (простая схема: сперва продаётся подписка, затем на эти деньги печатается сборник и рассылается покупателям). Рукопись была подготовлена, читатели замерли в ожидании, но… книга не увидела свет. Потому что азартный стихотворец «полупродал, полупроиграл» стихи тому же Всеволожскому, оценив всю рукопись в тысячу рублей.
Вскоре ему пришлось покинуть Петербург. Император Александр рассудил, что молодому дарованию вредна рассеянность большого света и сырой воздух столичных канав. А местная поросль, в свою очередь, обойдётся без бунтующих поэтов — спокойней будет. Пушкин отправился в Молдавию, затем в Одессу и, наконец, по высочайшему повелению, в Михайловское — фамильную деревушку в Псковской области.
С момента злополучной карточной игры, лишившей его большей части юношеских стихов, прошло пять лет. Всё это время он помнил о пленённой рукописи, надеясь выкупить её обратно. Но с учётом местоположения, это оказалось непросто. Пушкин действовал, в основном, через брата, оставшегося в Петербурге: «Явись от меня к Никите Всеволожскому — и скажи ему, чтоб он ради Христа погодил продавать мои стихотворения». Писал и самому Никите: «Всеволожский, милый, царь не даёт мне свободы! Продай мне назад мою рукопись за ту же цену».
Время шло, поверенные медлили. Поэт торопил брата: «Перешли же мне проклятую мою рукопись — и давай уничтожать, переписывать, издавать». Наконец, дело сдвинулось с мёртвой точки. Рукопись вновь поменяла владельца. Стихотворения, беспечно проигранные в карты («Я раскаялся, но поздно…») вернулись к своему автору. Он тут же принялся за работу: воодушевленно уничтожал и переписывал, а также добавлял стихи, созданные за время изгнания. На радостях поэт модифицировал всю рукопись буквально за три дня, как будто опасаясь, что она опять исчезнет. И сразу же отправил обратно в Петербург — издавать! «Я выстирал чёрное бельё наскоро, а новое сшил на живую нитку… Надеюсь, что барыня публика меня по щекам не прибьёт, как непотребную прачку». Барыня-публика (в том числе и мы — благодарные потомки и преданные ценители русской словесности) вздыхает с облегчением. Задержавшись на пять с половиной лет, первая книга Александра Пушкина в январе 1826 года всё-таки появилась в петербургских лавках.
Как можно было не играть?
До нас дошли воспоминания Николая Гоголя о его первой попытке познакомиться с Пушкиным. Без приглашения, но с великим почтением, молодой Гоголь пришёл к дому поэта и позвонил в звонок. Он робел так сильно, что по пути даже выпил для храбрости. Но слуга не доложил о посетителе. — Почивают.
Время сна уже давно прошло, и Гоголь взволнованно спросил:
— Верно, всю ночь работал?
— Как же, работал, — отвечал слуга, — в картишки играл!
И действительно, судьба злосчастной рукописи не помешала Пушкину играть и дальше, с тем же энтузиазмом. Впрочем, все вокруг играли. Сложно было не играть: карты в то время являлись одним из немногих развлечений, дозволенных светскими условностями. «Кто ими в обществе себя не занимает, воспитан дурно тот и скучен всем бывает», — шутливо утверждал дядюшка поэта Сергей Львович в своём стихотворении «Вечер». Никакое другое занятие не было столь распространено в разномастной среде русского дворянства. Играли в модных столичных гостиных, играли в просторных домах провинциальных помещиков, играли в Зимнем дворце!.. Четырёхугольные карточные столы, покрытые сукном, назывались ломберными. Мелом на сукне делались расчёты, записывались ставки. Ненужные записи стирались специальной щёточкой. Использованные колоды карт игроки выкидывали прямо под стол. Глаза щипал табачный дым — в помещениях часто было крепко накурено. Неровными стопками лежали нераспечатанные колоды: на каждую игру — новая. Вместе с картами со стола падали деньги, но поднимать их считалось дурным тоном. Наутро под ломберным столом лакей мог собрать неплохую прибавку к жалованию.
Ближайшая соседка Пушкина по Михайловскому имению как-то записала в своём дневнике: «По висту должен мне Пушкин один рубль пятьдесят копеек. Я ему — двадцать копеек. Ещё он мне — рубль семьдесят копеек. Я ему — десять копеек. Ещё он мне — рубль восемьдесят копеек…» Как видим, деревенские ставки были маленькими — копеечными, но Пушкин, по своему обыкновению, проигрывал и тут. Впрочем, висту он предпочитал азартный банк — игру, которой управляла исключительно удача. Законы банка были элементарны. Банкомёт (ведущий игрок) кидал перетасованные карты направо и налево. Если карта, на которую сделана ставка, выпадала направо, он забирал выигрыш. Если налево — деньги доставались противнику. Сложно представить правила проще этих. Карты плясали за ломберным столом под дудку слепого случая. Ночи напролёт молодые офицеры, почтенные отцы, чиновники, царедворцы и даже семейные барыни проводили за ломберными столами, напряжённо ожидая, «налево ляжет ли валет». Иногда это заканчивалось трагически: валет ложился направо, и огромные состояния, десятки деревень, сотни крепостных меняли своего владельца.
В 1802 году всю страну всколыхнула поразительная история из большого света: князь Голицын проиграл графу Разумовскому любимую жену. Затаив дыхание, все ждали развязки трагедии. Долг чести нужно было отдавать. Но долг чести — красивая женщина! Разводы в то время были почти невозможны, однако оскорблённая Голицына добилась своего: развелась и обвенчалась вновь — с карточным соперником бывшего мужа. Княгиня превратилась в графиню. Пушкин, разумеется, знал эту некрасивую историю. Но знал он и азарт, сбивающий голову, как шапку, набекрень и заставляющий забыть обо всём на свете. Как-то на юге, вспоминал друг поэта Вяземский, Пушкин поехал за несколько вёрст на бал, чтобы увидеть женщину, в которую был влюблён. Но приехал рано, начал играть и провёл за ломберным столом всю долгую ночь, «так что прогулял и все деньги свои, и бал, и любовь свою».
Кстати, азартные игры, подобные банку, в России были запрещены. За игроками велось наблюдение, их имена докладывали лично императору. В полицейском «картёжном списке» поэт значился под номером 36. Существует литературный анекдот о Пушкине, который объяснял императору Николаю I:
— Карты спасают меня от хандры!
— Но что ж после этого твоя поэзия? — удивлялся государь.
— Она служит мне средством к уплате карточных долгов, Ваше Величество.
За всё приходится платить
Карточные проигрыши доставляли Пушкину много хлопот. Ему редко удавалось рассчитаться сходу за несчастливых дам и королей, оборачивавшихся вокруг шеи очередной финансовой петлёй. Денег, обыкновенно, не было. По молодости можно было бы рассчитывать на поддержку семьи, но отец — не столь беден, сколь прижимист — менее всего желал расплачиваться за азартную горячку нелюбимого сына. Служба при Коллегии иностранных дел приносила копейки, о которых совестно и говорить. Высланный из Петербурга на юг, Пушкин был обречён на безденежье. «Изъясни отцу моему, что без его денег жить не могу, — просит он брата. — Жить пером мне невозможно при нынешней цензуре. Ремеслу же столярному я не обучался». Тем не менее, со временем поэт начинает именно «жить пером». За свои труды он получает гонорары, позволяющие существовать — худо-бедно, но независимо. Один из его приятелей, гордый стихотворец Семён Раич, даже вспоминал о беспокойстве Пушкина на этот счёт: «Я, может быть, первый из русских начал торговать поэзией». Хотя гораздо точнее скажет об этом его знаменитая стихотворная строка «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать». И рукописи он продавал дороже, чем кто-либо из его современников. Да ещё на собственную свадьбу получил от отца небольшую деревеньку в Нижегородской области, приносящую, к сожалению, не меньше беспокойства, чем прибыли. Стало быть, денег, даже на жизнь и уж тем более на карты, было всегда недостаточно. Играя в банк, он любил, заложив руки в карманы, напевать солдатскую песенку, меняя слово «солдат» на свою фамилию: «Пушкин бедный человек! Ему негде взять…»
В итоге поражения за ломберным столом, как правило, превращались в бесконечные карточные долги, камнем лежащие на совести и репутации честного человека. Это заставляло поэта беспрестанно хлопотать и волноваться: занимать деньги, выписывать векселя, отдавать в ломбард семейные ценности… Как-то, после колоссального проигрыша в двадцать пять тысяч рублей — самой крупной карточной неприятности в жизни — ему пришлось совершить специальное путешествие в Москву, затем лишь, чтобы с помощью ростовщиков расплатиться с соперником из игорного дома. Дорога от столицы до Москвы на почтовых лошадях занимала в среднем пять-семь суток, задержаться пришлось на несколько недель. Почти месяц жизни был отдан карточному долгу. При этом в стране бушевала холера, а дома ждала молодая жена. История того грандиозного проигрыша началась ещё до венчания поэта, длилась более двух с половиной лет и привела — нет худа без добра — к некоторому отвращению от ломберных столов. Будучи женатым человеком, Пушкин играл гораздо реже прежнего. Впрочем, и до этого он успел потерпеть несколько любопытных поражений.
«Я не проигрывал второй главы „Онегина“…»
За карточным столом Пушкин не раз рисковал плодами вдохновения. Рукопись ранних стихов была издана. Вслед за ней ходовой монетой, которой поэт расплачивался с фортуной, стал роман «Евгений Онегин». Каждая глава представляла не только художественную ценность, но и порядочный капитал: поэту платили по двадцать пять рублей за строчку. Поэтому, когда вся наличность переходила в чужой кошелёк, в игру вступал «Онегин», как правило, «несчастной жертвой». Близкому другу Вяземскому Пушкин признавался: «Вместо того чтобы писать седьмую главу Онегина, я проигрываю в штос (от немецкого Stoss — азартная карточная игра вроде банка. Если игроков двое, игра называется штос; если больше — банк) четвёртую». А буквально месяц спустя на зелёное сукно была брошена следующая, пятая глава — и тоже перешла счастливому сопернику. В тот вечер Пушкин не сумел смириться с дорогой потерей: вслед за ускользнувшим «Онегиным» на стол легла пара дуэльных пистолетов. Легкомысленная удача, поколебавшись минуту, слегка подмигнула поэту, и карта выиграла! Счастливые стволы сумели не только отбить «Онегина», но и заработать владельцу ещё полторы тысячи рублей (как жаль, что на свою последнюю дуэль он взял другие пистолеты).
Знакомый Пушкина, господин Великопольский, незадачливый игрок и сочинитель, даже упрекал его за стихотворное мотовство в своей недружественной сатире: «Глава „Онегина“ вторая съезжала скромно на тузе…» Пушкин же, хоть и испытывал к Великопольскому отеческое снисхождение (как невезучий игрок к сопернику ещё более беспомощному), обвинение отверг в резких выражениях. «Я не проигрывал второй главы „Онегина“, а её экземплярами заплатил свой долг, точно так же, как вы заплатили мне свой родительскими алмазами». Карточные встречи Великопольского и Пушкина повлекли за собой затяжную перестрелку эпиграммами, длившуюся около трёх лет. «Играешь ты на лире очень мило, — квалифицировал Пушкин приятеля, — играешь ты довольно плохо в штос».
Конечно, многие современники поэта знали о его страсти к картам. Когда он внезапно покидал столицу, разносились слухи: «Проигрался…» Некоторые знакомые даже пытались использовать эту особенность. К примеру, известный библиофил Сергей Полторацкий предложил сыграть на письма поэта-декабриста Рылеева, одного из зачинщиков восстания на Сенатской площади, к тому моменту уже повешенного у стен Петропавловки. Отчаявшись заполучить их у Пушкина обычным путём, Полторацкий в один «прекрасный день» поставил на кон тысячу рублей и предложил положить против них на стол желанные бумаги. Азартный игрок, было, согласился, но через миг опомнился. «Какая гадость! Проиграть письма Рылеева в банк! Я подарю вам их!» Он придавал большое значение мистическим случайностям и совпадениям. И хорошо помнил, какую роль сыграли карты в нежданной встрече с другим декабристом, его близким другом Вильгельмом Кюхельбекером.
Карты и Кюхля
Эту историю Пушкин вспоминал всю жизнь. Она произошла в дороге между Псковом и Петербургом. На одной из почтовых станций поэту не хватило мелких денег, пяти рублей, чтобы расплатиться за обед. Он тут же бросил на сукно более крупную банкноту, начав понтировать против случайного попутчика и, карта за картой, проиграл более полутора тысяч. «Я расплатился довольно сердито, — записал Пушкин в дневнике, — взял взаймы двести рублей и уехал очень недовольный сам собой». Дожидаясь лошадей на следующей станции, несчастливый игрок скромно читал Шиллера. Шум за окном его отвлёк. На двор въехали четыре тройки с арестантами из Шлиссельбургской крепости. В одном из них — худом, небритом, бледном — Пушкин узнал своего лицейского товарища Кюхельбекера. Они не виделись много лет. Пока поэт находился в ссылке, Кюхельбекер (Кюхля, как называли его в лицее) принял участие в декабристском восстании, был осуждён и отправлен на каторгу. Тогда-то, на пути декабриста из одной крепости в другую, и встретил его Пушкин. Друзья бросились друг к другу. Жандармы их растащили. Пушкин пытался передать арестанту денег: требовал, кричал, угрожал. Полицейские были неумолимы. «Кюхельбекеру сделалось дурно, — вспоминал затем поэт, — жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали». Больше товарищи никогда не виделись. Последнее, что мог сделать знаменитый литератор для одного из самых близких, самых первых своих друзей — отдать ему двести рублей, занятые в долг несколько часов назад. Это всё, что было в кармане после карточной игры, задержавшей его на предыдущей станции ровно настолько, чтобы он смог в последний раз увидеть Кюхлю. Жаль, что прощальную помощь, отчаянный дружеский жест отверг непреклонный охранник. Спустя годы «из глубины сибирских руд» Кюхельбекер сумел передать записку: «Встречу с тобою, Пушкин, ввек не забуду!»
«Как в ненастные дни собирались они часто…»
Несомненно, страсть к картам приносила Пушкину неприятности: отнимала и время, и деньги, и, возможно, здоровье. Но, вместе с тем, благодаря этой страсти появились на свет произведения, без которых мы не мыслим пушкинского наследия. Надо признать: помимо долгов и сомнительной репутации, игра давала поэту пищу для творчества, вдохновение. Удивительно, но иногда он умудрялся, чуть ли не одновременно, и работать, и играть. Эпиграф к «Пиковой даме», вспоминала Анна Керн, был создан буквально за ломберным столом. Причём, даже не на столе, а на рукаве мелом записал поэт знаменитые строчки: «Как в ненастные дни собирались они часто…» Появились бы «Пиковая дама» или повесть «Выстрел», не имей Пушкин страсти к азартному банку? Такие произведения могли быть написаны только настоящим игроком, знающим о картах не понаслышке, знакомым с победами и поражениями. Даже самый первый прозаический опыт Пушкина, отрывок «Наденька», и тот описывает игорный дом: «Тузы, тройки, разорванные короли, загнутые валеты сыпались веером, и облако стираемого мела мешалось с дымом турецкого табаку»…
Как-то в гостях у друзей Пушкин рассказал сказку о чертях, «метавших банк сотнями душ, с рогами, зачёсанными под высокие парики». Не оборвись его жизнь на дуэли, эта сказка могла бы стать сюжетом нового произведения — об изменчивой удаче, вершащей судьбы людей. О мистической роли карт в человеческой жизни.
Бесконечные тройки-семёрки-тузы приносили немало беспокойства в жизнь знаменитого русского поэта. Но не играй Пушкин в карты, это был бы совсем другой Пушкин.